Дальгрен

Ланья, плечом у Денни под подбородком, прикусила губу, сдерживая смех. В голове у Шкета пронеслось слово «…вовремя», и он не понял к чему. Я что-то нашел, подумал он, во время. Кому сдались монастыри? Он в голос расхохотался над Ланьиным замкнутым юмором.

Она отпустила Денни, взяла коробку, огляделась в поисках выпавших кубиков.

Один вгрызался Шкету в ребро ступни.

– На!

Ланья спохватилась и протянула коробку.

Шкет бросил туда кубик. Ланья уперла коробку в бедро, чтоб всунуть кубик на место.

– Ты, мелкотравчатый ты хуесос, считаешь, что очень смешной? – Шкет встал, пригнулся, шагнул. Головой стукнулся о потолок. Не сильно, но покачнулся. – Да? – Он пригнулся опять, повернулся к Денни и потер в паху. – Ты посмотри на себя. Сосешь ты славно. Минет тебе удается – и кто ты после этого, как думаешь? – Шкет пихнул Ланью локтем. Кубики загремели; Ланья подняла голову. – Когда он языком мне в жопу – ну да, это было мило. Но и что? Еле тепленький ты дерьмец с такими навыками… Эй, ты глянь на Денни! – Шкет указал на то, что у Денни между ног. – Мне по правде нравится, а у него уже стояк. – Шкет сел и улыбнулся. – Все, пошли отсюда.

– Прямо сейчас? – спросила Ланья.

– Да, прямо сейчас!

Денни подполз и заглянул в коробку.

– Мы всё собрали. – И вздохнул.

– Ум-гу, – тихонько ответила она и опустила крышку.

Денни убрал коробку в угол. Шкет подтащил к себе жилет, надел.

Ланья сидела на постели, скрестив ноги. Шкет не понял, меланхолическое у нее лицо или отрешенное.

– Пошли.

Он кинул ей блузку, не стал смотреть, что Ланья с ней сделает, а потянулся за штанами.

– А что, из дома свалили все? – спросила Ланья.

– Тихо, ага, – сказал Денни.

Шкет обернулся.

Ланья пропихнула в петлицу еще одну пуговицу. Полы блузки комом лежали у нее на коленях.

Денни пригнулся, прислушался; хуй у него наконец-то опадал.

– Я хочу есть, – сказал Шкет. – Я сутки ничего не делал, только ебся: с тобой, с ним, с его подругой этой…

– Занятой ты, – Ланья натянула джинсы, – сукин сын.

– Чего?

– Ничего.

– …с ним, потом опять с тобой. – Двойной шпенек проткнул ремень. – Гос-споди! – Он поднял голову.

Денни сказал:

– Что-то правда тихо. Может, все ушли.

– Хорошо бы, – сказала Ланья.

– А жрачка у вас в доме бывает? – спросил Шкет.

– Недолго. – Денни кинул ему проектор.

Ланья спустилась первой. Кроссовки она держала за шнурки зубами.

– Я не могу с ними лазать, – трижды пришлось сказать ей, прежде чем они поняли.

Денни спрыгнул вниз, а Шкет повернулся за орхидеей.

Свет вокруг жалюзи – оранжевый неон. Шкет взял букет ножей; по краям жалюзи потек красный блеск. Шкет нахмурился и попятился к лестнице.

В коридоре Ланья спросила:

– А что, дым рассеялся? – Окно в двери словно заливало кровавым рассветом.

– Все, наверно, и правда свалили. – Денни заглянул в другую комнату.

– Как думаешь – может, распогодилось? – спросила Ланья. – Пошли посмотрим.

Следом за ними Шкет зашагал к передней двери.

Ланья открыла ее, спустилась с крыльца.

– Все равно сплошные облака. – Она дошла до тротуара, обернулась, задрала голову – и завопила.

Пока Шкет и Денни добежали, вопль лишился голоса и превратился в выдох.

На тротуаре они задрали головы и посмотрели, куда смотрела она.

С края тротуара над домами было видно три четверти диска. Облака его затуманили – если сощуриться, можно смотреть, – но он взбирался по небу, заливая крыши, выше, выше и выше. Зримая его часть заполняла полнеба. И, сообразил Шкет, полнеба – это гигантское небо! Тезис, впрочем, растворился в невозможности. Во всяком случае – в недоказуемости. Окружность сияла золотом. Все напоминало горящий металл.

Ланья, задыхаясь, прижалась к его плечу.

Денни говорил:

– Чё?.. – и пятился на шаг, и повторял: – Чё?.. – Задом пихнул Шкета. Голова развернулась, лицо (глазницы – точно чаши плавленой меди, истекавшей на щеки) как у маньяка. – Эй, это… что-то, да? – Вопрос был не риторический. – Что-то, да? – Отвернулся, опять сощурился.

– Это что? – прошептала Ланья.

– Это солнце, – сказал Шкет. – Вы что, не видите? Это просто солнце.

– Господи, мы на него падаем… – Горло у Ланьи перехватило, она выдохнула, а потом заплакала.

– Ай, да ладно тебе! – сказал Шкет. – Ну перестань, ну?..

– Господи… – прошептала она и снова посмотрела.

Он глядел в ее лицо, открытое, и поблескивающее, и дрожащее.

– Это опасно? – шепнул Денни. – Мне страшно как пиздец!

– Оно растет! – взвизгнула Ланья, повернулась и съежилась на корточках, руками обхватив лицо.

– Ничего оно не растет, – сказал Шкет. – А если да, то медленно, нам не видно. Эй, да ладно! – и стукнул ее по плечу.

Орхидея качнулась на цепи, защекотала грудь, замерцала. Это не греза, подумал Шкет. Я уже грезил. Это не греза; то есть это… Ленты мускулов до боли стиснули горло.

– Эй! – Он кулаком побарабанил Денни по спине. – Эй, ты живой?

Распахнув глаза и набрав полную грудь воздуха, Денни выдавил:

– Ага!

Ланья кулачками терла лицо, растягивая его морщинками, щурясь в этот огромно-огромно-огромный круг.

– Ладно, – повторил Шкет. – Пошли, всё.

Денни послушался – мигом, явно не поняв зачем.