Читаем Дальгрен полностью

– Ладно, – и вывернулся из-под Шкетовой руки.

Сеньора Испанья подошла, покачала головой и произнесла почти пьяно:

– Ёпта! Вот это конец. Нам же, небось, конец, да? – Она влилась в толпу, и ее цепи задели Ланью по плечу.

Ланья дернула Шкета за локоть.

– Сюда, – громко сказала она, и остальные обернулись. Шкет отпихнул в сторону человека («Эй, как делишки, Шкет?»), который совал ему в лицо бутылку.

У подножия лестницы, держась за руки и задрав головы, стояли два знакомых длинноволосых малолетки (из парковой коммуны?).

– У вас тут что… туса?

Оба взобрались по лестнице, сощурились, когда в глаза ударил свет; он сполз по лицам, точно шторки, подарив обоим ложный солнечный ожог. В этом новом освещении пятна лилового, фуксии и светлой вишни на их драных маечках текли и видоизменялись. За спинами у них топтались другие белые, чей смешанный хор исполнял свою партитуру в другом диапазоне, нежели воинственно пронзительные скорпионы.

– Это Кошмара… это гнездо Кошмара? – спросила какая-то девица и оттолкнула с дороги первых двоих. – Ланья! – Она остановилась на полпути по лестнице – рыжие волосы ослепительны, лицо подергивается, тщась сокрыться от сияния.

– Милли! – Оставив Шкета с блокнотом, Ланья кинулась к ней, схватила за запястья. – Ты что тут делаешь? – В голосе восторг. Когда Ланьина тень заслонила солнце, Милли… захихикала? Нет, заплакала. Шкет посмотрел в дверь спальни и дальше, в окно спальни, яркое, как фольга.

Протолкался между двоими, загородившими коридор.

– Да блядь! – один раз заорал он на кого-то. – С дороги!

Кто-то позади него (Шкет оглянулся и увидел, как Сиам высоко взмахивает забинтованной рукой, пытаясь пробиться; но говорил не он, а Жрец):

– Не, слышь, это Шкета гнездо. Кошмара тут нет. Кошмара нигде не видать.

– Шкета?.. – Рыжий негр, один раз одолживший ему тарелку; говорил о нем – не с ним: – Вон тот, что ли? Он раньше в коммуну приходил. Это и есть Шкет, что ли? Я не знал. Прикинь, а?

Шкет протиснулся на узкий балкон, удивился, что там пусто, и задрал голову.

До того огромное, что и крыша над Шкетом, и крыша дома напротив отсекали его края. Я это помню, спросил себя он, по изнанке сна? И прибавил угрюмо-загадочное: лучи смерти!

Обветренный львиный прайд взирал внутрь из-под выщербленных перил с остатками золотой краски (вроде надо наружу? – подумал Шкет), на деревянные двери, замерев по изокефальной стойке «смирно».

При свете (который он логично почитал музыкой) из такого источника невозможны никакие тени.

Он задрал голую ногу на перила – посмотреть, проверить, не сообщит ли ему чего новое освещение. Поручень подпер подушечку, а от этого вытянулись пальцы. Вогнутости по бокам от пятки шелушатся, как кожа под краем Сиамова бинта. Суставы пальцев с завитками черных волос оттягивали кожу с боков, выдавая возраст. Я ближе к тридцати, чем к двадцати, подумал он, опустил ногу и задрал другую.

Замшевый сапог покрылся пятнами, которые он всегда называл солевыми, – они появлялись, если после дождя ходить по лужам. Вот только дождя не было. Под мятой кожей сапога – в сорока футах внизу – буро-красной анакондой меж домов петляла брусчатка.

Он осмотрел левую руку. Мне не нравится, как они выглядят, подумал он. Мне они не нравятся: точно растительность какая-то, выдранная из земли, сплошь корни и узлы, на концах грязно и погрызено, будто они пожирают сами себя; и вспомнил, как под кислотой они порой взаправду его пугали.

Осмотрел правую руку. Там, где прокушено до крови, осталась короста. Он всегда считал, что юное лицо, невзирая на мимолетные неудобства, – по сути, удача. Но эти руки состарившегося рабочего, жертвы издевательств… руками его обидели. Эти руки пугали людей (эти руки пугали его); и у них такая форма, и текстура, и волосня, и эти толстые вены – он не верил, что им выйдет польза, если волевым усилием отказаться от привычки кусать их, и грызть, и снова кусать. (Как-то раз, когда ему было десять, он сидел на тротуаре и натирал ладони об асфальт – интересовался, каково будет мастурбировать с мозолями; не тот ли день запустил некий необратимый кожный процесс, из-за которого после нескольких дней трудов руки ороговело затвердевали и трескались потом еще неделями и даже месяцами?) Ему нравилось, что Ланья баюкает их в мягких ладонях, целует, языком щекочет кожу между пальцами, любит их, как гномов, а сам он вуайеристом подглядывает за этой любовью, и насмехается, и исполняется нежности.

Он опустил взгляд на цепи; провел между ними пальцами; приподнял орхидею и посмотрел, как она крутится в золоте из ниоткуда. Потом сел под обшитую гонтом стену, вытянул ноги к львиным лапам, положил блокнот на колени и защелкал ручкой.

Среди прочих звуков из дома раздавались чьи-то визги, и ахи, и опять визги, означавшие, что некто творит нечто ужасное. Или кому-то так показалось.

Перейти на страницу:

Все книги серии Большой роман

Я исповедуюсь
Я исповедуюсь

Впервые на русском языке роман выдающегося каталонского писателя Жауме Кабре «Я исповедуюсь». Книга переведена на двенадцать языков, а ее суммарный тираж приближается к полумиллиону экземпляров. Герой романа Адриа Ардевол, музыкант, знаток искусства, полиглот, пересматривает свою жизнь, прежде чем незримая метла одно за другим сметет из его памяти все события. Он вспоминает детство и любовную заботу няни Лолы, холодную и прагматичную мать, эрудита-отца с его загадочной судьбой. Наиболее ценным сокровищем принадлежавшего отцу антикварного магазина была старинная скрипка Сториони, на которой лежала тень давнего преступления. Однако оказывается, что история жизни Адриа несводима к нескольким десятилетиям, все началось много веков назад, в каталонском монастыре Сан-Пере дел Бургал, а звуки фантастически совершенной скрипки, созданной кремонским мастером, магически преображают людские судьбы. В итоге мир героя романа наводняют мрачные тайны и мистические загадки, на решение которых потребуются годы.

Жауме Кабре

Современная русская и зарубежная проза
Мои странные мысли
Мои странные мысли

Орхан Памук – известный турецкий писатель, обладатель многочисленных национальных и международных премий, в числе которых Нобелевская премия по литературе за «поиск души своего меланхолического города». Новый роман Памука «Мои странные мысли», над которым он работал последние шесть лет, возможно, самый «стамбульский» из всех. Его действие охватывает более сорока лет – с 1969 по 2012 год. Главный герой Мевлют работает на улицах Стамбула, наблюдая, как улицы наполняются новыми людьми, город обретает и теряет новые и старые здания, из Анатолии приезжают на заработки бедняки. На его глазах совершаются перевороты, власти сменяют друг друга, а Мевлют все бродит по улицам, зимними вечерами задаваясь вопросом, что же отличает его от других людей, почему его посещают странные мысли обо всем на свете и кто же на самом деле его возлюбленная, которой он пишет письма последние три года.Впервые на русском!

Орхан Памук

Современная русская и зарубежная проза
Ночное кино
Ночное кино

Культовый кинорежиссер Станислас Кордова не появлялся на публике больше тридцати лет. Вот уже четверть века его фильмы не выходили в широкий прокат, демонстрируясь лишь на тайных просмотрах, известных как «ночное кино».Для своих многочисленных фанатов он человек-загадка.Для журналиста Скотта Макгрэта – враг номер один.А для юной пианистки-виртуоза Александры – отец.Дождливой октябрьской ночью тело Александры находят на заброшенном манхэттенском складе. Полицейский вердикт гласит: самоубийство. И это отнюдь не первая смерть в истории семьи Кордовы – династии, на которую будто наложено проклятие.Макгрэт уверен, что это не просто совпадение. Влекомый жаждой мести и ненасытной тягой к истине, он оказывается втянут в зыбкий, гипнотический мир, где все чего-то боятся и всё не то, чем кажется.Когда-то Макгрэт уже пытался вывести Кордову на чистую воду – и поплатился за это рухнувшей карьерой, расстроившимся браком. Теперь же он рискует самим рассудком.Впервые на русском – своего рода римейк культовой «Киномании» Теодора Рошака, будто вышедший из-под коллективного пера Стивена Кинга, Гиллиан Флинн и Стига Ларссона.

Мариша Пессл

Детективы / Прочие Детективы / Триллеры

Похожие книги

Апостолы игры
Апостолы игры

Баскетбол. Игра способна объединить всех – бандита и полицейского, наркомана и священника, грузчика и бизнесмена, гастарбайтера и чиновника. Игра объединит кого угодно. Особенно в Литве, где баскетбол – не просто игра. Религия. Символ веры. И если вере, пошатнувшейся после сенсационного проигрыша на домашнем чемпионате, нужна поддержка, нужны апостолы – кто может стать ими? Да, в общем-то, кто угодно. Собранная из ныне далёких от профессионального баскетбола бывших звёзд дворовых площадок команда Литвы отправляется на турнир в Венесуэлу, чтобы добыть для страны путёвку на Олимпиаду–2012. Но каждый, хоть раз выходивший с мячом на паркет, знает – главная победа в игре одерживается не над соперником. Главную победу каждый одерживает над собой, и очень часто это не имеет ничего общего с баскетболом. На первый взгляд. В тексте присутствует ненормативная лексика и сцены, рассчитанные на взрослую аудиторию. Содержит нецензурную брань.

Тарас Шакнуров

Контркультура