d3257173e6e84c0dbd07778660e8d04c

— Не нравятся мне те люди, которые слишком уж уверены в своей правоте. Которые не могут прислушаться к противоположному мнению и понять, что их теории ошибочны. Ты мне напоминаешь тех ученых ранних веков, которые отказывались верить в то, что планета движется вокруг солнца, а не наоборот. Истина всегда состоит из противоречий и противоположностей.

Бонни сильнее сжала сигарету. А потом гневно посмотрела на парня. Она чувствовала, что стоит за каким-то высоким забором, за колючей проволокой, а по ту сторону стоит Локвуд, который медленно роет лаз, с помощью которого можно выбраться из собственной камеры пыток своей же души. И это пугало, это злило и будоражило.

— Ты говоришь, что все мужчины — ублюдки, что все мы рождены с мыслью унизить женщин или как-то оскорбить их. Но знаешь, человек ведь несовершенен. И у наших и у ваших достаточно и плохого и хорошего.

— Да ну? И что плохого в нас? Мы вам детей рожаем, а что вы можете предложить взамен? Что-то равносильное?

— Ничего, и это я отрицать не стану, Бонни. Но… Но как же девушки, которые занимаются проституцией, например? Или на это тоже есть причина?

Не стоило бередить старые раны, но сожалеть было поздно. Бонни выронила сигарету, даже не заметив этого. Она готова была вот-вот разрыдаться, но слез то ли не осталось, то ли уже и не хотелось плакать. Концепции Ребекки о феминизме и равноправии въелись в сознание, отравили кровь и уничтожили здравый смысл. Боль о прошедшем вырвала сердце. И все, что оставалось делать: повторять заученные аксиомы и ненавидеть.

— У каждого зла есть причина, — выплюнула девушка с ядом злобы и презрения. — Мы — проститутки, если имеем много партнеров, а вы, блядь, святые, когда продаете женщин в сексуальное рабство или становитесь их сутенерами. Знаешь, что-то я ни разу не слышала, чтобы торговлей девушек занимались женщина, и что-то я ни разу не слышала, чтобы мужики не пользовались беззащитностью и случаем. Мы — проститутки и шлюхи, созданные для того, чтобы ублажать вас, а вы — герои-спасители, не брезгующие особенно интимными услугами! И если уж на то пошло, Локвуд, то в проституции виноваты оба пола, так что больше не смей поднимать со мной эту тему!

Ей больно. Ей больно настолько, что невозможно терпеть. Тайлеру хотелось бы знать, кто разбил ее сердце. Хотелось бы знать, что за ублюдок изменил ее сознание и ее восприятие мира. Набить бы этой мрази морду, искалечить бы его точно так же, как он искалечил эту девочку, которая теперь не может подпустить к себе ни одного мужчину.

Бонни зло смотрела на собеседника. У Локвуда не находилось контраргументов, но он был не из тех, кто разочаровался, если проигрывал. Важен ведь процесс.

— Я знаю, за что вы нас презираете: вы не желаете подпускать к рулю женщину, потому что баба на корабле — к беде. Но знаешь, может, и не стоит подпускать. Может, действительно было бы лучше, будь вы главенствующим полом, как раньше. Только мне не понятно одно!

Она приблизилась ближе. Уверенность в ее взгляде разбивала уверенность Тайлера. Парень рад бы был что-то сказать, но непоколебимость Бонни его лишала способности ясно мылить. Он чувствовал ее боль, а потому считал кощунством так быстро разрушать ее последние приоритеты, благодаря которым, может, она еще умеет дышать и бороться.

— Если вы так не хотите подпускать нас к штурвалу, если не хотите равноправия, тогда зачем стремитесь к прогрессу? Мы живем в постиндустриальном обществе, в информационном. Миром управляет знание, умственный труд. Новые профессии появляются из ниоткуда, и всех мужиков не хватает, чтобы занимать необходимые должности. Вы подаетесь в стилисты, в парикмахеры и в менеджеры. Вы презираете работу шахтеров и строителей, фермеров и даже дворников, заставляя этим заниматься женщин, заставляя женщин идти в юристы и руководители. Смена гендерных ролей — вот что происходит в современном мире. Укладки и маникюры — это либо по-мужски? Так что бабам ничего не остается, как заниматься тем, что подкидывает случай. И если вы так хотите быть ведущими, а не ведомыми, так давайте вернемся в аграрное общество: вы будете пахать землю, строить дома, а мы будем рожать детей, варить вам супы и сидеть под боком! Только ради этого придется отказаться от информационного общества и всей той хуйни, что с ней связана. Что ты скажешь насчет этого факта?

Ничего. Он не мог найти контраргументов. По крайней мере, не сегодня. Все резко претерпело метаморфозу. В словах Бонни был смысл, была логика, была правда, и это отрицать было невозможно. Эта девочка хочет гендерной революции, хочет новой расстановки ценностей и новых правил. Но сделать это одной искалеченной душе не под силу, а потому Бонни нашла другую искалеченную душу — Ребекку, заразилась ее ядом и теперь попала в плен эмансипации.

— Ничего не скажешь. Потому что нечего говорить.

Она только сейчас обнаружила, что сигарета тлеет на земле. Не раздумывая, Бонни достала другую сигарету, снова закурила. Курить и кричать. Курить и терпеть. Курить и молчать. Забавный досуг в девятнадцать лет.