d3257173e6e84c0dbd07778660e8d04c

— Дженна ушла, — тихий голос разбил агонию. Сальваторе дернулся, выронив пачку из рук, и резко обернулся. Гилберт внимательно посмотрела на сигареты, потом нерешительно взглянула на мужчину. — Я не знаю, справилась ли я с твоим замком.

— Хорошо, я проверю. Иди.

Она кивнула, но не вышла. У Добермана не было ни сил, ни желания больше выгонять ее. Он отвернулся, оперевшись руками о подоконник. Елена вглядывалась в человека, всегда такого сильного и непоколебимого в ее глазах, а сейчас какого-то растерянного и ошеломленного. Странно было видеть его с другой стороны. Странно. Необычно. Беспокойно. Она не знала что сказать и стоит ли вообще что-то говорить, но… Но и уйти тоже не могла.

«Мы заперты в этой квартире, как в клетке, — подумала она, прижимаясь к стене, — два врага, которые не в состоянии объяснить причин своей ненависти, теперь загнаны в ловушку. Подчинение. Унижение. Злоба. Антипатия. Кажется, мы — лишь чья-то извращенная фантазия, которую поместили в этот душный саркофаг».

— У тебя что-то еще? — холодно и отстранено. Елена снова переключила свое внимание на мужчину. Внимательно и вкрадчиво. И почему ей не противно от того, что она рядом с ним?

— Нет, ничего.

— Тогда сделай одолжение — займись чем-нибудь. Пожалуйста.

Последнее слово — подачка. Оно брошено, как обглоданная кость собаке. Гилберт сжала зубы, выше подняв подбородок, а потом решилась на ответную реакцию:

— Когда ты был циничной мразью, ты мне нравился больше.

Он не отреагировал, но Елене показалось, что он усмехнулся. Гилберт отрицательно покачала головой, а потом вышла из кухни.

Сальваторе нагнулся, поднял сигареты, а спустя пару секунд — закурил.

— Больше нравился… Маленькая потаскушка.

2.

— Теперь ты можешь убрать от меня свои руки?

Они стояли во дворе, на свежем воздухе. Тайлер придерживал девушку за талию, той такое объятие совершенно не нравилось. Она не могла выкинуть Локвуда из своих мыслей, поэтому желала избавиться хотя бы от его прикосновений. Но Тайлер Локвуд не был бы Тайлером Локвудом, если бы делал изначально все так, как требовали правила и люди. Он придерживал Бонни, поскольку та плохо стояла на ногах и была все еще очень слаба. Температура спала, но не намного. Яркий свет уже не ослеплял, однако царапины, ссадины и синяки лилово-фиолетовых цветов все еще напоминали о произошедшем.

— Смотри, какие клумбы! — он аккуратно повел девушку в сторону клумб, возле которых были расставлены декоративные и красивые скамеечки. — Моя мать конечно не подарок, но эстетика у нее в крови!

Девушка не слушала. Вернее слушала, но была где-то глубоко в своих мыслях. Она уже неделю не видела солнца, уже несколько лет не видела красивых цветов, взращенных чьими-то заботливыми руками. Домашний уют и ощущение прекрасного — все затерялось где-то в далеком прошлом, еще когда сама Бонни Беннет была ребенком, не знающим что такое феминизм и обида. Теперь прежние компоненты врывались в ее жизнь, уничтожая старый хаос и сотворяя новый. Это порождало злость и новые приступы отчаяния. Стихи, цветы, солнце и забота — пародия на какую-то дрянную сказку о добром принце и замухрышке, служащей прислугой у какой-нибудь Ребекки Майклсон.

Тайлер помог Бонни сесть на скамейку, стоящую напротив цветочной клумбы. Беннет была рада поскорее избавиться от излишних прикосновений. Нежность — определенно не ее черта.

Локвуд уселся рядом. Его подопечная косо на него посмотрела. Парень улыбался; энергетика его души была светлой и гармоничной. Бонни в очередной раз показалось, что этот парень — лишь чья-то фантазия, но никак не реальность.

— Я не очень-то нравлюсь твоей матери, — девушка достала сигареты и зажигалку из кармана. Сигареты стали образом жизни, а не привычкой. И Бонни уже вряд ли когда-нибудь бросит курить. — Думаю, она не обрадуется, увидев меня здесь.

Закурила. Глубокая затяжка натощак — отличная замена завтраку.

— Ты мне нравишься, а насчет остального не волнуйся.

— А есть ли в мире люди, которые тебе не нравятся, Тайлер? — спросила она с презрением и цинизмом в голосе.

Бонни шла медленно на выздоровление, ровно как и ее подруга, тоже согревающаяся в объятиях человека, к которому она испытывала неприязнь. Иронична все-таки судьба. Как же жаль, что собственный эгоизм и страх быть непонятым мешают раскрыть душу и узнать людям, как же они все-таки похожи.

— Ты прямо идеал, сошедший со страниц дешевых книг моей подруги. И цветы любишь, и людей не дискриминируешь, и помогаешь им. Я не верю этому, Локвуд. Не верю. Слишком все в тебе гладко, слишком идеально.

Она снова закурила, смотря в пустоту своей души, где принципы и приоритеты рушились под натиском заботы и теплоты, которые Беннет не хотела принимать. Воспитанная в людской жестокости и людском безразличии она не могла больше верить. Переступить границу между собой прежней и собой новой не так-то просто, как показывают в кино. Елена потеряла близких и боялась потерять себя. Бонни потеряла близких и себя и теперь боялась обрести себя вновь. Ну, хотя бы одно отличие…