d3257173e6e84c0dbd07778660e8d04c

— Слушай сюда, — процедил он, опираясь о спинку стула и морально подавляя бунтарку. — Не вздумай больше меня провоцировать, поняла? Ты учишься там, где я преподаю, и все твои слова и поступки я узнаю наперед! Паршивка.

Она смотрела на него умоляюще, и с каждым его словом ее мольба становилась еще отчаяннее. Оттока через ссоры не произошло, как не произошло и через избиения. И эмоции стали клокотать с еще большей силой. Елена не могла совладать с ними, не могла совладать с собой.

— А ты — не мужик, если слово свое сдержать не можешь! — последняя попытка разъярить Сальваторе. — Ты обещал мне вывести меня из лабиринта! И ни черта сделать не можешь!

Получилось. Деймон вспыхнул как спичка. Его злоба, как казалось Гилберт, достигла своего апогея. И теперь он хочет высказать все, что думает, сделать все, что поклялся не делать.

Его руки вновь на ее плечах. Ощутилась тупая, но такая уже родная боль, которую ей доставлял ее враг. Девушка к его хватке привыкла. К такой требовательной и бескомпромиссной. Потом — под спиной очутилась постель. Мягкая и холодная. В сознании промелькнула мысль, что давно Елена не засыпала с насаждением, со спокойствием на душе. Потом молнией появилось другая — больше такого не будет. А в следующую минуту все мысли оборвались, словно отключили блок питания. Деймон прижал девушку к постели, навис сверху. Слезы брызнули из глаз. Слезы не сопротивления и отчаяния. Слезы мольбы и просьбы. Руки Сальваторе оказались на ее коленях, а потом девушка ощутила резкий рывок — и Доберман оказался промеж ее ног. Ужас оцепенением охватил и тело и душу — что сейчас будет? Затем — едкое равнодушие: все равно что, лишь бы отвлечься. Руки оказались прижаты к постели, и вес чужого тела тут же вновь вырвал из потока Вселенной и мыслей.

Он склонился над ее ухом, полностью подчинив себе. Он помедлил всего секунду, а потом процедил:

— Не провоцируй — повторяю последний раз. Некоторые мои методы тебе вряд ли понравятся.

Она не могла пошевелиться, не могла дернуться. Все ее тело контролировалось и нещадно болело от жестких объятий Добермана, который все еще нависал над ней, как бы говоря, что его слова — не блеф.

Грудная клетка девушки стала высоко подниматься. Елена попробовала пошевелиться, но из ее уст издался только стон беспомощности и беззащитности. Она была в руках хищника, и дальнейшая ее судьба зависела только от его настроения.

Мужчина отстранился. Елена смотрела на него… без отвращения, какого следовало бы ожидать. Они оба понимали друг друга: он — в ее попытке забыться, она — в его попытке сказать, что боль — не выход, что иногда она может быть настолько ужасной, что становится новым камнем, а не спасительным кругом.

Сальваторе медленно отстранился, потом отпустил девушку и сел на край постели. Елена все еще лежала, придавленная пустотой и холодом.

Она хотела тепла. Поэтому ее сердце так отчаянно рвалось к Тайлеру, который был занят чем-то другим. Елена нуждалась уже не в ненависти и боли — эти стадии пройдены. Теперь она нуждалась в тепле, нежности и любви, но не той, что могла бы ей предоставить мать или Дженна.

А в той, что ей мог бы предоставить Тайлер, будь он рядом.

— Я завтра рано утром попытаюсь найти Локвуда, — промолвил он устало, поднимаясь и подходя к окну. — Только пообещай мне не вскрываться, хорошо? Просто дай мне хотя бы часа два или два с половиной.

Свежий поток воздуха стал наполнять пространство душной комнаты, как только Сальваторе открыл окно. Свежий и холодный воздух. Отрезвляюще.

Елена медленно поднялась, садясь на край кровати и вытирая слезы.

— Прости, — прошептала она, вместо ответа. — Я сделаю все, о чем попросишь.

Она поднялась и поплелась на кухню. Сальваторе не оборачивался. Он молча смотрел на темный город за окном. Кажется, где-то на улицах затерялась свобода. Та самая, которую им обоим так трудно найти.

Девушка вошла в темную кухню секундой позже, подошла к крану и включила воду. Холодная, практически ледяная, вода остужала руки и пыл. Гилберт равнодушно смотрела на это, вновь погружаясь в кататонию и увлекаясь чем-нибудь, чтобы отвлечься. Тарелка за тарелкой, чашка за чашкой, ложка за ложкой — все тщательно и аккуратно вымывалось. В голове появлялись какие-то смутные мысли, путались вереницей и исчезали. Гилберт и не пыталась к ним вернуться. Она была иссушена и обезвожена. Она устала. Ей хотелось одного: покончить с посудой, с сегодняшним днем и лечь спать. Сон пока что лучший врач.

Когда все было окончено, Гилберт направилась к выходу, на ходу захватив и пачку сигарет. Внимательно ее рассматривая, девушка вышла в коридор. Мысль о том, чтобы закурить, появилась впервые за девятнадцать лет существования. Раньше не хотелось, раньше не было желания попробовать, а теперь оно неприятно кольнуло в самое сердце, в очередной раз доказывая, что все прежние приоритеты рухнули.

Из спальни веяло вечерней прохладой. В квартире царила мертвая тишина.