Опять же, вы можете убедиться в этом совершенно вне зависимости от каких-либо конкретных религиозных или метафизических воззрений. Достаточно рассмотреть собственные побуждения и действия в любой заданный момент принятия решения. Всё, что совершает движимая свободно воля, есть устремление к некой цели: замышляемой, осознаваемой, представляемой, предвкушаемой, избираемой… Желание и знание, в едином движении, направляют любое проявление свободной деятельности в соответствии с некоторым намерением, присутствующим в уме, пусть даже лишь смутно. Иначе нет вообще никакого действия. И если вы обратитесь к собственному опыту личностной деятельности, то обнаружите, что есть лишь два возможных способа, какими вы способны преследовать всякое зародившееся в вашем уме намерение: либо как цель саму по себе, либо ради некоторой стоящей за ним цели. Однако если вы поразмышляете об этом чуть дольше, то обнаружите, что никакой ограниченный объект или намерение не может полностью увлечь разумную волю вторым способом. Ограниченное благо может возбудить желание в ограниченной степени – например, когда стремление иметь новую скрипку может заставить «хотеть» работать сверхурочно, чтобы заработать на нее. Но даже в таком случае никакая ограниченная вещь, даже скрипка – даже подлинная Гварнери, – не желаема просто сама по себе. Она может быть той более привлекательной целью, которая делает менее привлекательную цель – сверхурочную работу – «желательной», однако сама она может вызывать желание только в силу некоторой еще более исходной и более общей расположенности влечений и воли. То есть скрипку желают по причине более постоянного и общего желания удовольствия, получаемого от музыки; но это желание само вызвано еще более общим желанием счастья как такового; но счастья желают потому, что, уже в очень общем смысле, хотят себе того, что «хорошо», а не того, что «плохо»; и даже это, вероятно, так потому, что, в еще более общем смысле, рационально знают – возможно, схематично и чисто абстрактно, – что хорошего следует искать, а плохого – избегать, и что хотят быть причастными к благости вещей. Если бы не некая всегда еще более исходная направленность ко всегда еще более конечной цели, воля вообще никогда не действовала бы в отношении ограниченных объектов; имманентные желания всегда в каком-то смысле отсылают к некой более отдаленной, более трансцендентной цели. Все конкретно ограниченные устремления воли имеют опору внутри формально безграничных устремлений воли. В итоге оказывается, что единственные объекты желания, которые не сводимы к другим, более общим, объектам желания и которые, таким образом, желаемы всецело сами по себе, – это некие универсальные, безусловные и высочайшие идеалы, или (как их традиционно именуют) трансценденталии, то есть внутренние совершенства бытия в его полноте – согласно общепринятым представлениям: сущее и единство, истина, благо и красота, – которые, как говорит метафизическая традиция, обратимы друг с другом и в конечном счете с реальностью как таковой. Возможно, мы не сознаем непосредственно, в каждый заданный момент времени, что наши рациональные влечения возбуждаются этими трансцендентальными целями; однако в глубочайших истоках своих действий разумная воля постоянно и всецело захвачена этими последними.