Чтобы все спаслись. Рай, ад и всеобщее спасение

Друри: До этого я читал Оригена. Ориген учил, что в конце времен произойдет окончательное восстановление всего. Что даже Сатана и падшие ангелы вновь обретут былую славу. По-моему, это была интересная мысль – однако ее сразу же осудили как еретическую.

Витгенштейн: Разумеется, ее отвергли. Она бы обессмыслила всё прочее. Если то, что мы совершаем сейчас, не имеет в итоге никакого значения, тогда жизнь лишается всякой серьезности. Твои религиозные идеи всегда казались мне скорее греческими, нежели библейскими. Мои же представления – стопроцентно еврейские.

Морис О’Коннор Друри. Воспоминания о Витгенштейне

При всём почтении к уважаемому философу, представления Витгенштейна по этому вопросу в действительности были еврейскими ничуть не более, чем греческими; по правде сказать, они были такими же еврейскими, как китайскими, алеутскими, тасманскими, аргентинскими или венерианскими. Он говорил полнейшую чепуху. Впрочем, надо заметить, он был также жертвой расхожих представлений об иудаизме, греко-римской Античности и раннем христианстве, господствовавших в его время и, увы, продолжающих, по-видимому, господствовать и в наше. Это такая нелепая картина отдаленного прошлого, позволяющая провести обманчивое различие между «греческим» и «библейским» взглядом на вещи, как если бы религиозные и интеллектуальные культуры Древнего мира были чем-то вроде конкурирующих корпораций или противостоящих политико-идеологических систем, совершенно непроницаемых друг для друга. И эта картина неизбежно согласуется скорее с нашими современными фантазиями относительно прошлого, нежели с действительными историческими и текстуальными свидетельствами, на которые опираются ученые. В действительности же идея вечной погибели нечестивейших из душ в месте бесконечного страдания, прежде чем пустить (неглубокие) корни в еврейской мысли, была, по всей видимости, греческим представлением – мифологическим, религиозным и философским; «библейский» характер этой идеи вызывает, прямо скажем, большие сомнения. В платоновском Федоне, к примеру, содержится гораздо более четко выраженная, чем где-либо в Библии, теория вечного проклятия. Духовное ви́дение, свойственное языческому миру, в котором родилось христианство, вмещало огромный диапазон спекуляций, верований и сомнений относительно природы и участи человеческой души; но лишь очень немногие системы религиозной мысли были полностью свободны от ужасающих представлений о том, что ожидает нечестивых или духовно заблудших. Платонизм, мистериальные культы того времени, орфические секты, неопифагорейство – все они, очевидно, способны были измыслить какой-нибудь поистине жуткий исход для тех из нас, кто не сумел отыскать правильный путь в этом мире или из этого мира в следующий. Что же касается критики Витгенштейном взглядов Оригена, то она почти вызывает восхищение своей незатейливостью. В подлинной мысли Оригена уж точно нет ничего наводящего на мысль, будто наше поведение в этой жизни не имеет значения; он, безусловно, со страхом верил в муки того очистительного и восстановительного пламени, что ожидает, как он был убежден, практически каждого из нас. По правде сказать, всякий, кто считает, что совершаемое нами в этой жизни может быть «серьезным» лишь постольку, поскольку оно является частью некой в высшей степени нелепой азартной игры, ставки в которой – абсолютно всё или ничего, страдает прискорбной скудостью морального воображения. Именно отсутствие в мысли Оригена такой банальности, как вечный ад, и позволяло ему верить, что вся жизнь и всё творение имеют смысл, который неизмеримо богаче и удивительнее, чем некое показное итоговое разделение на победителей и проигравших в игре истории: это полнота реальности, которая будет достигнута, когда всё сущее совершенно соединится с Богом и Бог будет всё во всём. Пятнадцатая глава 1 Послания к Коринфянам была для Оригена великим ключом ко всей христианской тайне.