Чтобы все спаслись. Рай, ад и всеобщее спасение

Кто, любящий брата своего, подкрепляемый любовью Христовой и в смутной надежде, что когда-нибудь этому брату можно будет помочь, не встал бы из собрания блаженных и не сошел в мрачные места отчаяния, чтобы сесть рядом с последними, с единственными неискуплеными, с Иудами рода человеческого, и не был бы сам более блажен в адских муках, нежели в небесной славе? Кто, среди золотых арф и белых крыльев, зная, что далеко внизу, в подземельях творения, один из его рода, один несчастный брат остался неуслышанным в те стародавние времена, когда люди научены были любить ближнего, как самого себя, – кто, говорю, не ощутил бы, что должен подняться, что выбора не осталось, что, невзирая на страх, нужно препоясать чресла свои и сойти в дым, мрак и огонь, пустившись в дальний путь, полный тягот и ужаса, чтобы найти брата своего? – кто, разумею, из обретших ум Христов, из обретших любовь Отца?

Непроизнесенные проповеди, серия I:

«Возлюби ближнего своего»

Этот отрывок, надо сказать, напоминает мне некоторые из учений Исаака Ниневийского, особенно те, в которых говорится о природе подлинно милостивого сердца, просвещенного Божьей любовью, которое не может без слез сострадания размышлять даже о мучениях бесов. Он также напоминает мне наставление, данное Силуаном Афонским одному из своих братьев, что подлинная духовная любовь никогда не смогла бы вынести зрелища страдающих в аду душ. Это совершенная противоположность – морально здравая и духовно просвещенная противоположность – унизительной и варварской бессмыслицы, будто осведомленность святых о мучениях про́клятых могла бы увеличить небесное блаженство. Слова Макдональда, на мой взгляд, указывают единственный подлинный смысл, в котором страдания про́клятых могли бы способствовать блаженству спасенных: пробуждая вновь и вновь подлинно заместительную любовь в душах, всё бытие и счастье которых заключается именно в такой любви. И если уж имеется подлинная преемственность между любовью, которую мы призваны взращивать в себе в этой жизни, и преображающей любовью, которая, как принято считать, соединяет нас с Богом, тогда, без сомнения, не может быть ничего, что сдерживало бы наше желание включить в свое число тех, кто пока еще находится вне собрания искупленных. Такая любовь могла бы обрести свою совершенную радость только в радости завершенности. Такая любовь, по сути, не была бы даже способна провести различие между этим общим желанием спасения всех и стремлением индивидуальной души к собственному спасению. Я – это не тот я, который лишь сам по себе, но только тот, который во всех других. И если кто-то в аду, я тоже отчасти в аду. К счастью, однако, если христианский рассказ истинен, эта любовь не может теперь завершиться провалом или трагедией. Сошествие в те глубины – где мы разыскиваем и обретаем потерянных, обретая в этом собственное спасение, – есть не одинокий акт духовного героизма или тщетный бунт нашей конечной воли против безжалостной вечности. Ибо вся суть христианской веры состоит в убеждении, что другой уже спустился ради нас в эту бездну, чтобы окончательно освободить всех пленников, даже от цепей их собственной ненависти и отчаяния; и потому любовь, которая соделала нас всех теми, кто мы есть, и которая продолжит совершать это в вечности, не может в конечном счете быть отвергнута никем. Так все получат свою часть в «искупленном единстве всех, соединенных друг с другом своим устремлением к Единому Благу», как говорит Григорий в своем великом мистическом толковании На Песнь песней. Только так возникнет человечество «согласно божественному образу», и только так Бог будет подлинно всё во всём.

Четвертое размышление. Что есть свобода? Раздумья о разумной воле

I

Позвольте опять начать с цитаты, на сей раз – из записанной Морисом Друри истории, передающей краткий диалог между ним и Людвигом Витгенштейном: