Чтобы все спаслись. Рай, ад и всеобщее спасение

Но тогда где в этом мире – или в мире грядущем – заканчивается эта сеть связей, делающих нас теми, кто мы есть? Я уверен, что нигде. Наша личностность, если углубиться в этот вопрос, несомненно, должна состоять не только в любви непосредственно к тем, кто окружает нас, но и в нашей расположенности к тем, о ком мы, по аналогии, заботимся издалека или даже отвлеченно; ибо важнейший закон подлинно действенной любви заключается в том, что она, для того чтобы осуществляться и продолжать быть действенной, должна непреклонно перерастать все лежащие в пределах непосредственной видимости границы. И все те, с кем связан каждый из нас, сами, в свою очередь, связаны и сплетены с бесчисленными другими, всё дальше и дальше, беспредельно. Мы с неизбежностью принадлежим нерасторжимому сопребыванию душ. В конечном счете личность вообще не может начать и продолжать быть личностью, кроме как во всех других личностях и через все другие личности. Григорий Нисский, несомненно, понимал это. В метафизическом смысле человеческие существа не являются «субстанциальными отношениями» или чистыми актами перихоресиса – взаимно «содержащими» друг друга, – как это утверждается о Лицах Троицы; мы не являемся в этом плане метафизически простыми. Согласно Сергию Булгакову (1871–1944), только Триединый Бог «личностен» в полном смысле, потому что в простоте своей сопребывающей жизни любви Он охватывает все модальности личностного бытия: Он одновременно «я», «мы», «ты», «вы», но полностью как единый Бог. Мы не таковы. А это означает, что для того, чтобы обрести для себя все необходимые и конститутивные модальности подлинного личностного существования, мы нуждаемся в других. Поэтому, хоть мы и не субсистентные отношения, мы всё же, – коль скоро мы вообще есть что-то, – основанные на отношениях субсистенции; каждый или каждая из нас есть совокупная история привязанностей и близостей, и ни одна из этих привязанностей и близостей не является просто привходящей по отношению к некоему более сущностному «я». Да, психологическое «я» внутри нас – маленькое, жалкое эмпирическое эго, что столь часто «кичится и тревожится свой час на сцене»[30] этого мира, – есть уменьшенное, сморщенное, ограниченное выражение духа, и в каждом из нас оно должно в конечном счете обратиться в ничто, если нам предстоит освободиться от того, что отделяет нас от Бога и ближнего; однако уникальная личность, на которой паразитирует это эго, сама не есть просто кокон, который предстоит сбросить. Возможно (и даже несомненно), внутри каждого из нас имеется тот божественный свет или искра нуса, духа или Атмана, что представляет собой постоянное присутствие в нас Бога, – место исконной поддерживающей нас божественной имманентности, «глубже глубин моих», interior intimo meo, – но этот свет есть единая неделимая основа нашего существования, а не своеобразие нашего личного существования друг в друге и друг с другом. В качестве духовных личностей мы есть динамические аналогии простоты божественной жизни любви и потому вечно принадлежим к той совокупной идентичности, которая для Григория Нисского есть одновременно «Человек» первого творения и вечное тело Христово.

Но это означает, что либо должны быть спасены все личности, либо не может быть спасена ни одна. Согласно традиционной картине двойственной вечности – окончательного разделения спасенных и про́клятых (будут ли последние при этом вечно мучимы или просто навсегда уничтожены), – на самом деле Бог мог бы вообще не спасать ни одну из личностей. Он мог бы, конечно, устранить каждого из избранных как того, кем он или она когда-то были, сокрушив, подобно вратам ада, их воспоминания и привязанности, а затем воздвигнуть на месте каждого из них некое иное существо, превратив таким образом волю каждого в идиотическое блаженство, лишенное отношений любви, сделавших его или ее этой личностью, – привязанностей, сострадания, нежности и всего остального. Однако личности, очевидно, не могли бы быть спасены; они могли бы быть только про́кляты. Нечто подобное личностному существованию мы могли бы иметь лишь в аду: возможно, мучимые воспоминаниями о безрассудно утраченной или преданной нами любви, но не полностью лишенные их. Неужели это и есть стоящий перед нами в конечном счете выбор: либо ад вечных мук, либо небеса, уничтожающие всё, что делало нас теми, кто мы есть? Если это так, если для того, чтобы войти в рай, мы должны превратиться в безымянные сущности, каждая из которых неотличима при отличении от всякой другой, тогда, возможно, нам скорее захочется отправиться именно в ад. И именно здесь эта часть моего рассуждения заканчивается. Я начал с цитаты из Паскаля. Позвольте завершить – в несколько неспешной манере – цитатой из Джорджа Макдональда: