Чтобы все спаслись. Рай, ад и всеобщее спасение

По правде сказать, всё это довольно странно. Понять ход Павлова рассуждения в этих главах не трудно, по крайней мере если не исходить из ошибочных посылок. От начала и до конца его терзает здесь мучительная тайна того, что состоявшийся (как он убежден) приход Мессии Израиля признан столь немногими из детей дома Израилева, хотя и признан столь многими за пределами завета. Как в таком случае быть с верностью Бога Его обетованиям? Как возможно, что обещанный Мессия Израиля не становится спасителем именно Израиля? Вопрос Павла – это не отвлеченный вопрос о том, какие человеческие индивиды принадлежат к «спасенным», а какие – к «осужденным». По сути, к концу рассуждения первая категория оказывается несравненно шире, чем категория «избранных» или «призванных», тогда как вторая не появляется вовсе. Павел задается гораздо более общим вопросом касательно двух сообществ, Израиля и Церкви, и ответ, к которому Павел в конечном счете приходит, оригинально выводится им из логики избрания в еврейском Писании. Он действительно начинает свои размышления, обрисовывая в самых суровых словах мучающую его проблему; однако он делает это в совершенно и откровенно условном ключе. Мы знаем, говорит он, что божественное избрание есть исключительно дело Бога, что это не достижение, а дар; верующие из язычников были избраны отнюдь не за свои заслуги. «Иакова Я возлюбил, а Исава возненавидел» (9:13) (хотя здесь, вспомним, Павел цитирует Малахию, для которого Иаков символизирует Израиль, а Исав – Эдом, что выглядело бы прямой противоположностью используемой Павлом типологии, если представить, что тот ведет речь просто о разделении на про́клятых и спасенных). Ради своих собственных целей, продолжает Павел, Бог ожесточил сердце фараона. Кого хочет, Он милует, кого хочет, ожесточает (9:15–18). И если ты считаешь это несправедливым, то кто ты, о человек, чтобы упрекать Бога, создавшего тебя? Разве не может горшечник употреблять свою глину как для высоких, так и для низких целей, по собственному выбору (9:19–21)? Итак, «что, если» (εἰ δέ, ei de) Бог явил бы свое могущество в том, что сберегал сосуды, пригодные только для гнева, сохраняя их исключительно для погибели, дабы представить поучительный контраст тем богатствам славы, которые Он изливает на сосуды, приготовленные для милосердия, призванные Им как из иудеев, так и из язычников (9:22–24)? Конечно, такая возможность пугает, о ней страшно и подумать, но, быть может, просто такова реальность: быть спасенными предстоит лишь избранным, остальным же надлежит остаться отверженными – исключительно ради того, чтобы явить божественное могущество; верность Бога – это Его личное дело. Что ж, пока всё в духе Августина. Однако при этом, повторюсь, всё также в чисто условном ключе: нужно внимательно заметить это «что, если…?». Ведь в действительности Павел не предлагает выхода из затруднения, в котором он находится, а просто заново излагает это затруднение – в его самом мрачном виде, на грани отчаяния. Однако он не останавливается здесь, потому что знает, что это не может быть правильным ответом. Этот ответ столь очевидно абсурден, что необходимо искать совершенно иное решение – такое, которое имеет смысл и которое не потребует у Павла ни признания бессилия собственного разума, ни отказа от своей уверенности в праведности Божьей. Поэтому, вопреки собственным предостережениям, Павел продолжает ставить под вопрос Божью справедливость; и в двух последующих главах он однозначно отвергает предварительный ответ (гипотезу о «сосудах гнева») целиком и полностью, с тем чтобы прийти к совершенно иному – и гораздо более славному – заключению. И его рассуждение, опять же, полностью основывается на языке избрания в еврейском Писании.