Чтобы все спаслись. Рай, ад и всеобщее спасение

Но, по-видимому, никто никогда не может быть достаточно ясным. Одно классическое истолкование этих прекрасных заключительных размышлений из одиннадцатой главы Послания к Римлянам, особенно в реформатской традиции, утверждает, что внешне избыточный язык Павла – «все», «полнота», «мир» и так далее – в действительности по-прежнему означает лишь то, что все народы будут спасены только в виде своего «образца» или «представителя» – крошечного числа избранных. Но это, разумеется, нелепость. Павел с предельной и непоколебимой ясностью утверждает, что именно тем, кто не призван, кто не в числе «избранных», кому, напротив, дозволено было преткнуться, – им всё же никогда не позволено будет упасть. Те, кого он определяет как «избранных», не составляют всё число спасенных; они – лишь начаток великого замысла спасения. Под конец повествования «отверженные» тоже, прежде чем удариться оземь, будут собраны, подхвачены в объятье избрания. И это, разумеется, единственное заключение, которое может избавить Павла от его страхов. Если бы он не был способен прийти к нему и не был способен дать ему удовлетворительное обоснование, он закончил бы свои размышления в том же мраке, в котором начал, его славное открытие свелось бы к унылой тавтологии, а его величественное ви́дение безмерной широты божественной любви обратилось бы в смешную карикатуру на ее жалкую ограниченность. Тем не менее связанная с этими текстами позднеавгустиновская традиция оказалась в целом столь обширной и могучей, что для миллионов христиан она фактически лишила Павлово рассуждение всего его подлинного содержания. В конечном итоге она сделала возможными те приступы богословского и морального нигилизма, которые, как я отмечал, побудили Кальвина утверждать, что Бог предопределил даже грехопадение человечества и что Он ненавидит отверженных. Sic transit gloria Evangelii[26]. Это, пожалуй, самый гнетущий парадокс из когда-либо случавшихся во всей христианской традиции: что отчаянная попытка Павла показать, что Божье избрание есть не некий своевольный акт пристрастного исключения, но, напротив, промыслительное средство для осуществления неограниченного включения всех людей, столетиями использовалась для продвижения в точности того самого учения, которое он изо всех сил открыто старался опровергнуть.

II