Чтобы все спаслись. Рай, ад и всеобщее спасение

Я считаю, что все мы, за несколькими прискорбными патологическими исключениями, ощущаем абсурдность идеи вечного ада, и что большинство из нас отчетливо сознавали это в различные периоды жизни, в минуты, когда мы нечаянно позволяли своему моральному воображению выскользнуть из оков благочестивого страха. В такие мгновения сомнения подступают подобно приливной волне. Мы внезапно осознаём, что если бы преобладающая традиция была права, то всё существование было бы чем-то вроде страшной истории, наподобие рассказа о гостях на вечеринке в роскошном особняке, в совершенной беззаботности предающихся развлечениям, в то время как далеко внизу, в глубоких подвалах этого здания, расположена камера пыток, полная жертв, которые не могут сбежать и вопли которых никогда не достигают комнат наверху. Но затем, как души набожные и послушные, мы берем себя в руки, гоним эти сомнения прочь и пытаемся поскорее забыть то, что говорит нам наша совесть (чтобы Бог случайно не услышал ее и навеки не проклял нас). И тем не менее всё это очевидно. Существует аргумент, показывающий нелогичность учения о вечной погибели, который проще любого другого, который несомненно истинен и который, думаю, каждый из нас знает, даже не осознавая этого. Он не представлен явным образом в тексте книги, хотя, вероятно, неявно присутствует в ней повсюду. И хотя большинство инферналистов отвергли бы его как несущественный, расплывчатый или сентиментальный, его логика представится неотразимой каждому, кто постарается вникнуть в него. Вот он: ныне преобладающее понимание христианской веры содержит в самой своей сути неразрешимое противоречие, заключающееся в том, что вера повелевает нам любить Бога всем своим сердцем, душою и разумением и своего ближнего как самого себя, при этом также предписывая нам верить в реальность вечного ада; мы попросту не в состоянии делать и то и другое одновременно. Я утверждаю это не просто потому, что считаю эмоционально невозможным в полной мере любить Бога, способного предать любое творение бесконечному мучению (хотя я действительно так считаю). Я утверждаю это, потому что совершенная любовь к ближнему и безусловная вера в ад в принципе противоположны друг другу и потому что весь наш язык христианской любви выхолащивается ровно в той мере, в какой мы действительно верим в вечную погибель. Если я верю, что ад реален и к тому же вечен, то, как бы я ни любил своего ближнего, я не могу любить его как самого себя. Моя убежденность, что существует такой ад, в который мог бы отправиться один из нас, в то время как другой вступает в Царство Божье, означает, что я должен быть готов бросить первого – а по сути, бросить всех – на пороге кромешного мучения, при этом, однако, продолжая считать, что, поступив так, смогу наслаждаться совершенным вечным блаженством. Я должен уже заранее, без малейшего колебания или сожаления, уступить его бесконечному страданию. Я должен – должен – оставить в своем сердце место, причем самое сокровенное и постоянное, где уже отвернулся от него с бездушным своекорыстием – столь огромным, что оно неотличимо от совершеннейшей злобы.

Сама эта мысль вызывает порою соблазн задаться вопросом, не прав ли был Ницше и не являются ли все рассуждения христианства о любви, отвержении себя и сострадании по большей части жалким фарсом, скрывающим глубокую и неистребимую мстительность. Как я сказал, преданный инферналист раздраженно отмахнется от этого аргумента (не потрудившись даже вникнуть в него). Но если мы решимся честно вопросить свою совесть, то, думаю, поймем, что это противоречие невозможно устранить, представив очередной образец поверхностного рассуждения и дурной диалектики. Можем ли мы подлинно любить кого-либо (тем более как самого себя), если в качестве цены и доказательства своей веры мы обязаны допускать мысль, что этот человек обречен на вечное страдание, в то время как нам даровано безмятежное, безоблачное, безусловное и бесконечное счастье? Только глупец поверил бы этому. Однако то представление христианской веры, что стало доминирующим, говорит нам, что мы должны верить этому, а следовательно, должны стать глупцами. Оно требует, чтобы мы полностью игнорировали это противоречие. И оно требует также, чтобы мы – на некоем глубинном и неустранимом уровне – стали непреклонно и самодовольно безжалостными.

II: Некоторые пояснения