Чтобы все спаслись. Рай, ад и всеобщее спасение

Именно поэтому, полагаю, понимание вечного проклятия, открыто признаваемого в христианской культуре, с веками медленно, но неизменно смягчалось. Одно время, в очень поздней Античности, западные христиане могли с твердой, пусть и мрачной уверенностью говорить о месте реальных физических и духовных мучений, в которое будет в конце времен отправлена бо́льшая часть человеческого рода и куда будут на веки вечные посланы даже младенцы, имевшие неосторожность умереть некрещеными. Сегодня это представление находит приемлемым лишь крошечный, хоть и упрямый остаток верующих. Уже ко времени Высокого Средневековья поджаривающихся малюток милосердно извлекли из пламени и переместили в «лимб младенцев», где они, хотя и лишенные навек блаженного ви́дения[42], обретут всё же совершенную естественную удовлетворенность. И с тех пор, даже когда речь идет о нераскаявшихся взрослых душах, христиане испытывают всё возрастающую неловкость от мысли, что Бог активно желает вечного страдания, и многие пришли к принятию идеи, что хотя ад и вечен, но его врата заперты только изнутри (если воспользоваться образом, предложенным К. С. Льюисом): про́клятые свободно избирают свою погибель из ненависти к божественной любви – ненависти столь сильной, что они предпочитают бесконечное мучение; и потому Бог, из своего скрупулезного уважения к достоинству человеческой свободы, нехотя дарует им оставленность, которой они столь ревностно желают. Разумеется, при таком взгляде огонь и сера потихоньку сменились различными состояниями экзистенциального беспокойства и возмущенно отстаиваемого себялюбия. Всё это звучит здо́рово (если только глубоко не задумываться об этом, как я утверждаю в Четвертом размышлении). Но это показывает также, что многие христиане знают, что в самом понятии вечного мучения есть что-то неисправимо ошибочное, так как иначе они не ощущали бы потребности избавить Бога от какой-либо прямой ответственности за наложение этого мучения.

Как бы то ни было, христианам давно пора бы отбросить этикет ада. Он всегда был лишь способом избежать неприятного столкновения с реальными последствиями тех взглядов, которые они исповедуют. Причина, по которой эта тема, более любой другой в христианской традиции, обладает почти волшебной силой вызывать неуправляемые эмоции, заключается, по моему убеждению, в том, что большинство христиан в действительности не верят тому, чему, как они верят, они верят. На самом деле я подозреваю, что в наиболее ожесточенных откликах на эту книгу задействовано что-то вроде фрейдистского механизма «проекции». Читатели, считающие, что ее аргументация обвиняет их в некоторой моральной ущербности, – так что они даже воображают, будто отчетливо помнят в тексте утверждения, которых в действительности там нет, – по всей видимости, попросту подсознательно обвиняют самих себя и затем реагируют на укоры собственной совести, обвиняя эту книгу в том, что она несправедливо обвиняет их. Где-то в глубине души, куда они редко заглядывают, они осознают, что воззрение, с которым им пришлось согласиться, неразумно и порочно. Они считают, что вера обязывает их защищать картину реальности, которая ни в каком из возможных миров не могла бы быть истинной – ни морально, ни логически, и поэтому, естественно, они протестуют против необходимости защищаться явным образом, а не косвенно, молчаливо, без какого-либо исследования содержания этой картины или рассмотрения того унизительного компромисса совести, которого она требует. Я тут ни при чем. И в отношении тона этой книги я по-прежнему не испытываю раскаяния.