Чтобы все спаслись. Рай, ад и всеобщее спасение

Мне представляется очевидным – пусть даже преимущественно на интуитивном уровне, – что эта история являет собой более чем достаточное свидетельство духовного убожества традиционного понятия вечного ада. В конце концов, другим описанием «чрезмерной» эмоциональной чувствительности ребенка с «расстройством аутистического спектра» могло бы быть просто «обостренное моральное сознание». Именно это отсутствие какой-либо эффективной эмоциональной защиты от острых граней этого мира, порою создающее немалые трудности и в обычной взрослой жизни, делает ребенка неспособным к тому самодовольному самообману, что позволяет большинству из нас спокойно мириться с верованиями, которые, по здравом размышлении, должны вызывать у нас отвращение. Даже если бы общепринятое христианское воззрение на ад состояло в том, что он предназначен только для худших из душ – Гитлера, Брейди и Хиндли[41], Пол Пота, – сама чудовищная пошлость идеи вечного мучения уже представляла бы собой нечто невразумительное в моральном отношении. И тем не менее в продолжение большей части истории христианства общепринятой была точка зрения, согласно которой ад есть окончательное место пребывания не просто встречающихся среди нас чудовищ, но и всевозможных преступников меньшего масштаба: распутников, развратников, некрещеных, неверующих, неизбранных… невезучих. Но это едва ли имеет значение. Какие бы особые условия членства в сообществе будущих про́клятых мы ни воображали себе, ничто не может сделать эту идею последовательной в моральном плане. Выберите всего одну душу – самую порочную, какую вы только можете помыслить, – и представьте, что лишь эту душу подвергли подлинно вечному страданию, а затем попытайтесь заставить себя поверить, что неослабное, век за веком, мучение этого несчастного есть приемлемая плата за существование мира, за великую драму творения и искупления и за окончательное блаженство и счастье Царства Божьего. Если ваша совесть не повреждена, у вас ничего не получится. Во всяком случае, мне так кажется.

Впрочем, я должен признаться, что со времени выхода этой книги – а к моменту написания этих строк еще не прошло и года – я открыл для себя такие стороны религиозной психологии, о которых прежде пребывал в блаженном неведении или в лучшем случае имел лишь смутное представление. Это открытие было если и не всегда назидательным, то по крайней мере поучительным. Я знал, что взялся писать о предмете, вызывающем разногласия, но мне доводилось поступать так и прежде и потому было известно, что попытка пробудить истинно верующего (во что угодно) от того, что ты считаешь догматическим сном, содержит в себе риск пробудить вместо этого спящего великана. Однако я совершенно не был готов к той вспышке возмущения и, во многих случаях, ярости, которую вызвал этот текст, по крайней мере со стороны его критиков. Те, кто симпатизировал предложенной в нем аргументации, были очень благожелательны в своих похвалах, как это обычно и свойственно таким читателям. Иные даже обнаружили владение логикой этой аргументации, превосходящее мое собственное. Однако по-настоящему враждебно настроенные читатели повели себя так, как не вели себя никогда прежде на моей памяти. Да, многие из моих прежних сочинений вызывали резкую реакцию со стороны тех, кто счел их неубедительными, однако обычно она оставалась эмоционально сдержанной. Тема же этой книги, очевидно, затрагивает более глубокие источники беспокойства. В некоторых случаях она вызвала полемику столь крикливую, интеллектуально расплывчатую и риторически несдержанную, что это наводит на мысль о некой необъяснимой психологической уязвимости. Впрочем, ни одного убедительного, интересного или хоть сколько-нибудь адекватного критического отзыва на книгу до сих пор не последовало. Я не преувеличиваю. Помимо двух честных, но неудачных попыток рассмотреть основные положения книги, недоброжелательные рецензии на нее следовали странному, но на удивление неизменному образцу: сначала гневное осуждение самой идеи подобной книги, затем серия нападок на приписываемые мне рецензентом взгляды, на самом деле не имеющие никакого отношения к действительно содержащимся в книге утверждениям, и далее реприза из осуждений, сдобренных изрядным количеством личных выпадов. Спешу добавить: я имею в виду не то, что эти рецензии не сумели удовлетворительно рассмотреть содержащиеся в моем тексте утверждения. Я имею в виду, что до настоящего момента ни одна рецензия даже не приблизилась к выявлению этих утверждений, не то чтобы к их опровержению. И это весьма странно. Хотя я и готов признать за собой (в той благопристойно-неискренней манере, которой ожидают от любого автора) определенную вину за недопонимание, я не готов согласиться с тем, что аргументацию этой книги – а это единая, целостная и неизбежно нерасчленимая аргументация – действительно так уж трудно понять. Здесь кроется что-то еще.