Что-то пошло не так

Наконец-то все вещи заняли свои места, Татьяна Ильинична вложила в руки Богдану увесистый кулёк: «С Богом!», машина завелась, слегка дернулась и вывернула на трассу. Метров через пятьдесят, возле небольшого озера, Савва посигналил. Две рыжие девочки лет десяти помахали ему в ответ.

– Мои! – гордо обронил мужчина.

«Мог бы и не объяснять, и так видно – рыжие обе, конопатые, один в один – папаша, – иронично подумал Богдан и вздохнул. – А где же сейчас мои девочки? Что делают? Чем занимаются?»

Савва включил радио, и машина наполнилась нежными, почти невесомыми звуками фортепиано.

– Наша! Донецкая! Валя Лисица! – снова с гордостью произнес он, назвав исполнительницу музыки по имени, будто добрую знакомую.

Краем уха Богдан слышал, что известная пианистка с мировым именем, в последнее время проживающая не то в Америке, не то во Франции, публично осудила войну против жителей Донбасса. В связи с этим разразился скандал в соцсетях, и Украина, в свою очередь, осудила пианистку, запретив ей въезд на родину. Правда, насколько ему известно, родилась Валентина Лисица не в Донецке, а в Киеве, но переубеждать Савву в обратном сейчас не имело смысла.

Колёса мягко шелестели по асфальту, словно дополняя Шопена. Навстречу неслись электрические столбы, деревья, кусты, изредка попадались случайные прохожие. И вдруг среди этих редких путников он увидел свою семью.

Первой ехала Ксения, на велосипеде. Сразу бросилось в глаза, что велосипед – чужой. Потом он заметил, что и ехала Ксюша не так, как всегда, странно как-то ехала, неестественно, да и выглядела она при этом необычно, будто не своя, не родная – была слишком строгой, без своей постоянной улыбки, а ещё слишком прямо сидела, слишком старательно всматривалась вперед… Приглядевшись, Богдан с удивлением заметил, что педали на велосипеде не крутятся, но он все равно едет.

Вслед за дочерью шла Наталия. Такая же строгая, неприступная, как и Ксения. Чужая. Поравнявшись с машиной, жена повернула в его сторону голову и раздвинула, будто резиновые, губы. Её улыбка больше напоминала застывшую бледную маску. В испуге он отшатнулся от окна, но тут же ухватился за ручку, пытаясь открыть дверь. Он крутил её, рвал, дергал, звал дочку и жену, просил не уходить…

– Богдан… Богдан, успокойся. Проснись… Я здесь, я рядом… Успокойся, прошу тебя! Угомонись!

Он открыл глаза и увидел рядом с собой Савву. Тот тормошил его, бил по щекам, что-то громко кричал. Богдан в недоумении смотрел на мужчину, не понимая, что случилось. Его растерянность ещё больше увеличилась, когда в своих руках он увидел дверную ручку. Беглого взгляда на дверь машины хватило, чтобы понять, что произошло что-то невероятное, что-то из ряда вон выходящее.

Савва потихоньку вытащил его из салона и усадил на землю. Таким же образом неторопливо забрал сломанную ручку, а вместо нее вложил в руку бутылку с водой. При этом он что-то приговаривал, пытаясь успокоить и своего пассажира, и себя. Ещё через несколько минут они готовы были ехать дальше.

Богдан чувствовал себя провинившимся школьником. Он смущенно переминался с ноги на ногу, не зная, как объясниться.

– Ты извини, Савва, сон мне приснился, нехороший сон, жуткий больно. Как там дети, как Наталья? Не знаю… Ничего не знаю. Переживаю сильно… Скучаю я по ним, Савва, вот и снится всякая ерунда.

– Тебе бы отойти чуток, успокоиться. Может, обратно к нам? Отдохнешь денек-другой, в себя придёшь, а там и к родственнику своему отправишься. Думаю, никуда он от тебя не денется, коль до сих пор здесь живёт, а если нет – тем более. Ну, так что, согласен?

Он был не согласен. Точнее, с тем, что ему нужно успокоиться, он был согласен, но с тем, чтобы в дом Саввы возвращаться – нет.

Иногда ему казалось, что после взрыва на дороге прошли не сутки, а полжизни, и сейчас он – и вовсе не он, а старый, дряхлый старик, уставший от неизвестности и одиночества. Он чувствовал себя разбитым, потерянным и бесхозным, будто с подрубленными корнями, отчего ещё больше укреплялся в желании попасть к своим. Он должен был это сделать. Любой ценой. И прежде всего для того, чтобы снова обрести былую уверенность, чтобы снова поверить в свои силы.

А ещё ему было стыдно. Стыдно за то, что он осознанно обманывал людей, которые вызвались помочь ему, просто так помочь, безвозмездно, не требуя взамен платы, не требуя благодарности. Савва понял его без слов, больше не стал настаивать.

Дальше их путь лежал по проселочной дороге. Глаза от усталости постоянно смыкались, голова, непривычно тяжелая, валилась на грудь, но он усердно всматривался вперед, разглядывал местность по сторонам, стараясь освоиться, запомнить хоть какие-нибудь ориентиры – мало ли что в жизни может пригодиться.

Вскоре лесополоса вдоль дороги закончилась, показались деревенские дома. Савва сбавил обороты. Лицо его потемнело, из плотно сжатых губ слова вылетали, как выстрелы:

– Из минометов, мрази, лупили. Ад кромешный! Вон как асфальт вспахали. Почти вся деревня сгорела. Люди погибли. Раненых много.