Четверть века назад. Часть 1

Князь Ларіонъ ожилъ… Онъ „былъ нуженъ ей, онъ былъ необходимый ингредіентъ въ ея жизни, онъ былъ для нея преемникомъ всего того высшаго, сочувственнаго, просвтительнаго что представлялось Лин въ ея покойномъ отц, что связывало ее съ нимъ духовными неразрывными узами, и безъ чего ей жить нельзя…“ Онъ жадно уцпился за эту мысль: да, онъ ей нуженъ и „не иметъ по этому права ее оставить; онъ будетъ, онъ долженъ оберегать это нжное растеніе отъ грубыхъ, невжественныхъ прикосновеній, будетъ ревниво охранять тотъ священный огонь возженный братомъ его въ душ дочери, онъ по праву, единственный ея покровитель; онъ же одинъ и въ состояніи понять чего стоитъ эта душа…“ А ему, — что ему нужно? Чего проситъ онъ отъ судьбы? Продолжить, по возможности, на нсколько мсяцевъ, на нсколько недль, эту блаженную, одинокую жизнь подъ италіанскимъ небомъ, на берегахъ сіяющаго моря, гд заслушивался онъ ея тихихъ рчей объ отц, о Бог, о дальней, холодной родин, которую едва помнила Лина, и о которой не позволяла она никогда „говорить дурно“ дяд,- и забывать весь міръ внимая этимъ рчамъ, погружаясь украдкой въ эти глаза, глубокіе и лазурные какъ глубь и лазурь того моря, того неба…

Онъ остался, — и весь старый свой дипломатическій опытъ употребилъ онъ теперь въ дло чтобы отсрочить отъздъ ихъ изъ Италіи, чтобы не дать разыграться воскресавшимъ свтскимъ вожделніямъ своей невстки. Онъ пугалъ ее русскими холодами, петербургскою сыростью, опасными для ея дтей взросшихъ подъ умреннымъ небомъ Германіи; племянниц онъ говорилъ о тщет свтской жизни, о безсмысленномъ тщеславіи Петербурга; индиферентъ, онъ поощрялъ замченную имъ въ ней религіозную восторженность; онъ растравливалъ горечь и безъ того живучихъ сожалній ея о страстно любимомъ отц: на этой почв, онъ зналъ, у него не могло быть соперниковъ…..

Онъ достигъ своей цли: еще годъ оттянулъ онъ у Аглаи Константиновны. Вмсто Россіи онъ увезъ ее съ дтьми въ Римъ… Какъ наслаждался онъ тамъ сосредоточенными восторгами Лины предъ чудесами Святаго Петра и Ватикана! Какъ сама она своимъ чистымъ и задумчивымъ обликомъ подходила въ его глазахъ къ этому міру католическаго искусства, которое единственно было ей понятно и влекло ее въ Рим!.. Но за то среди тхъ чудесъ ея красота была какъ бы еще замтне, жадные молодые взоры чаще останавливались на ней чмъ среди больнаго населенія Ниццы…..

„Ее отымутъ отъ меня!“ все мучительне отдавалось въ сердц князя Ларіона…

А свтская жизнь уже забирала свои права. Княгиня Аглая завела много знакомствъ, между прочимъ съ одною графинею Анисьевой, петербургскою дамой, жившею въ Рим для своего здоровья. Князь Ларіонъ очень не жаловалъ ее, и чуялъ въ ней „интригантку.“ Агла Константиновн она, напротивъ, пришлась очень по вкусу: он безпрестанно видались, и вчно о чемъ-то шушукались. Лину графиня не звала иначе какъ „mon idole,“ и томно вздыхала глядючи на нее, въ изъявленіе своего восхищенія ею. Все это коробило князя Ларіона… А княгиня въ тоже время все настоятельне приставала къ нему вернуться въ Россію. „Ея дла… et puis Lina va avoir dixhuit ans, много значительно намекала она, — и ея сынъ, Basile… онъ долженъ получить une 'education russe…“ Подъ „'education russe“ она разумла Пажескій корпусъ, а подъ „Россіею“ Петербургъ, — и ужасно поражена была когда „Larion“ на отрзъ объявилъ ей что въ Петербургъ онъ не подетъ. Безъ него, она понимала, „се n'est plus du tout la m^eme chose тамъ…“ Много было поэтому поводу у нея интимныхъ совщаній съ графинею Анисьевой, результатомъ которыхъ было то что она тяжело при этомъ вздыхая, предложила князю хать на зиму „s''etablir а Moscou…“ Онъ могъ бы еще на время отдалить, отсрочить, но сама она, Лина, всей душею рвалась въ Россію…

Онъ согласился съ сокрушеннымъ сердцемъ…

Они пріхали, стали принимать. Княжну повезли на первый балъ къ графу… О, какъ сказать что почувствовалъ князь Ларіонъ когда въ первый разъ рукавъ гвардейскаго офицера обвилъ двственный станъ Лины, и самъ онъ съ казенною улыбкой подъ форменными усами помчалъ ее съ собою по зал!.. Древній жрецъ съ такимъ мучительнымъ ужасомъ не глядлъ бы на поруганіе своего кумира!.. „Да, вотъ оно, настоящее, — вотъ ma via dolorosa, скорбный путь, по которому суждено было ему брести отъ нын до той минуты — вся внутренность переворачивалась у него думая объ этомъ — когда ее, H'el'ene, совсмъ, совсмъ отымутъ… вырвутъ у него, кинутъ въ объятія… предадутъ поцлуямъ молодаго, заране ненавистнаго ему, «счастливца…» Что же съ нимъ, съ нимъ что тогда будетъ!.. Сердечныхъ бурь не избжалъ въ свое время князь Ларіонъ: у него было нсколько связей, дв, три привязанности которымъ онъ тогда готовъ былъ пожертвовать всмъ дорогимъ въ жизни… Но теперь онъ спрашивалъ себя какъ Шекспировскій Ромео: «любило-ль сердце мое до сихъ поръ?» [22] и ничего въ своемъ прошедшемъ не находилъ онъ подобнаго пламени и мукамъ этой послдней, безумной, чуть не преступной страсти…