Человек в искусстве экспрессионизма

Следующая мессианская идея Таута – сияющая башня, которая должна стать священным центром всякого города. В книге «Венец города» (1919), где даны проекты таких построек, архитектор выдвигает и социальную программу: «Новая идея направляет эти головы и руки: вот образец нового города. Нас всех ведет упорное желание: в согласии с Аристотелем мы хотим городов, в которых могли бы жить не только в спокойствии и здоровье, но и в счастье». Он считает основой для нового города особый, духовный социализм, который «в неполитическом, сверхполитическом смысле, ушедши далеко от всякой формы авторитарности, есть лишь простая, привычная связь между людьми, и именно он наводит мосты над всеми пропастями между сражающимися классами и нациями ради объединения человечества – если какая-либо философия и может увенчать город сегодня, то именно выражение подобных мыслей»³⁶.

В книге помещено несколько текстов, включая очерк Адольфа Бене «Возрождение архитектурного искусства» – призыв к оживлению архитектурной мысли, и два эссе Шеербарта – «Новая жизнь. Архитектонический Апокалипсис» и «Мертвый дворец. Архитектурная фантазия». В собственном коротком трактате Таут напоминает, что город во все времена был отмечен храмом: «Величайшие здания всегда происходили от величайших мыслей: вера, Бог, религия. Дом Божий венчает всякую деревню и городок, в то время как соборы величественно царят над большими городами». Их назначение не практическое, а чисто духовное. Когда крепостные стены перестали быть нужными, «собор, с его поистине ненужным нефом и еще менее практичной башней (если понимать пользу как простейшую необходимость) остается истинным венцом города». Нынешний город впал в состояние хаоса и превратился (здесь Таут цитирует Шеербарта) из “рая, родины искусств” в “ад, родину голодного гнева”»³⁷.

Новый город, построенный по принципам города-сада, будет комфортным и здоровым. Но без духовного центра «все растает словно снег на солнце». Таут восклицает: «Здесь нет головы? Есть ли у этого торса голова? Это ли наш образ, наше духовное состояние? Мы смотрим на старые города и принуждены устало сказать: у нас нет корней». Предвосхищая почти на полвека выводы Ханса Зедльмайра об «утрате середины», Таут указывает, что высокие здания ратуш и парламентов XIX века призваны заполнить духовную брешь, образовавшуюся в эпоху безверия. Сейчас, как прежде, дом Божий должен быть «зданием, передающим наши глубочайшие переживания относительно человечества и мира»³⁸. Религия перестала быть объединяющей силой, но теперь «и бедные, и богатые идут за словом, которое звучит повсюду и обещает новую форму христианства: это Социализм». Его духовный смысл должен управлять и работой архитектора.

В манере, напоминающей рассуждения прежних архитекторов-утопистов, от Филарете до Баженова, Таут восхваляет общественную значимость зодчего: «Архитектор должен сам пребывать в этом жреческом, божественном призвании, и стараться пробудить сокровище, которое дремлет в глубине человеческого разума. В полном самозабвении он должен подняться к духу человеческого рода и обрести себя в этом высоком призвании, создавая – хотя бы стремясь – материальное выражение тому, что спит в недрах человечества. Как уже было когда-то, подобный талисману архитектурный образ должен вновь вознестись и дать людям понять, что они есть части великой архитектуры». Здесь Таут внезапно переходит к конкретным формам этих всечеловеческих построек, продвигая идеи Шеербарта: «Таким образом, вновь сможет проявиться цвет, цветная архитектура, которой желают сегодня лишь немногие. Палитра чистых беспримесных красок может пролиться на наши дома и спасти их от мертвого сочетания серого с серым. И пробудилась любовь к блеску: архитектор больше не боится яркости и сияния»³⁹.