Экспрессионизм проявляется и в нестандартном подборе лексики, а также в дополнении выражений и оборотов большим количеством знаков препинания. Чтобы подчеркнуть значимость некоторых слов, автор применяет линии точек или тире. Часто одна тема отделяется от другой полосой графических знаков. В тех местах, где автор хочет кричать от боли, стоят восклицательные знаки. Важную роль играют звукоподражательные ряды слогов, используемые в качестве «записи» музыки. В частности: «…A под ним таинственно гудит рокот ударов литавр – так – так – так – так так – так так – так так так, и простирается, и растет, и взбирается – сорок и еще три такта продолжается это напористо удерживаемое
В книге мы встречаем множество литературных приемов. Использовано одушевление или антропоморфизация абстрактных «душевных состояний», можно наткнуться и на неожиданные сравнения, призванные овладеть воображением читателя: «Замкнутый и переполненный, он несся как комета в рое искр, на метле из звезд»14. Хулевич охотно применяет оксюмороны: «В театр он уже не пойдет. Он шагает по морю. Ваяет без глины и рук. Цвета бросает на палитру, краски. Сеет слово без речи»15. Типичной для экспрессивного языка писателя является также гиперболизация – например, характеристика образа Бетховена преувеличена вплоть до его полной деформации.
Очередной элемент, роднящий книгу с экспрессионистской поэтикой, заключается в ее конструкции. «Экспрессионисты не любили сложных картин», – пишет знаток этой проблематики Рышард Пшибыльский16, обращая внимание на стремление писателей, относящихся к этому течению, замещать традиционный нарратив «стихийными видениями». В книге Хулевича мы найдем много таких видений, прежде всего в описаниях музыки, имеющих выдающиеся поэтические достоинства. Раскованное воображение, открывающее путь неожиданным ассоциациям, и огромное эмоциональное напряжение – вот их основные черты. Особенно привлекают внимание визуализация музыки при помощи ассоциаций с цветами и линиями. Посмотрим на такое описание
«Если уж его с чем-то сравнивать, то единственно с большим витражным проектом. Линии и плоскости набросаны радугой пастельных тонов, цветов, созданных из пыли, уносимой в пространство первым же дуновением. Цвета теплые, но еще матовые. Они ждут, когда будут сделаны из солнечных стекол, схваченных тяжелыми клещами трудолюбивого свинца. В таком исполнении, когда они становятся окном темного дома в широкий мир, каждый их фиолет ласкает цветочным бархатом, каждая белизна бела безукоризненно, пурпур стекает свежей кровью, лазурь пьяна небом, желтизна стреляет языками пламени»17.
Выразительность описания произведения как колоритного витража усиливается использованием прилагательных, позволяющих читателю получить чувственные впечатления, касающиеся «консистенции» или «температуры» звуков, лежащих в основе символических образов. Очень характерно включение в круг этих образов объектов архитектуры и их черт. Примером может послужить тут возвращающееся сравнение музыкальных звуков со стрельчатым готическим собором. Символ собора переходит затем в символ дерева (леса), созвездия или кристалла в стремлении отразить совершенство музыкальной конструкции. Иногда конструкция понимается как осязаемая «форма» музыки; в этом случае Хулевич отождествляет пространственные пропорции природы с временными пропорциями музыки. Примером тут может послужить описание фрагмента
«Дали расплываются в голубом серебре. Передний план отчетлив, но он уменьшается по мере отдаления и обобщается все туманней. Белые клубы неподвижно повисших над тобой туч создают иллюзию реальных очертаний. Тишина усиливается и звенит в ушах. Ароматный воздух деревни окружает тебя так, что ты словно стоишь в аквамариновом бархате. <…> Небо над тобой синеет отцветшим теплом, но река под ногами зелена в своей нетерпеливой переменчивости, ибо она украла цвет у ив, стоящих по ту сторону горы»18.
В «Божьем скитальце» мы имеем дело с вышеупомянутой техникой перехода повествования от третьего лица к повествованию от первого – от рассказа к монологу, который принимает иногда форму плача: «Он бежал в сторону дома. Там он бросился на софу, закрыл лицо руками и застыл в этой позе. Глухой. Закрыть глаза и закрыть… уши? Закрыты. На семь веков. Господи Иисусе, разве я не знал об этом? Разве это новость? Знал – не знал. Что меня от пюпитра прогонят,