Человек в искусстве экспрессионизма

Схематически все это можно представить себе так, что Херварт Вальден и Адольф Лоос поддержали две главные линии развития художника – иссекающую поле листа графику и портрет. Характерно, что Лоос сделал ставку как раз на портрет, а не на графику. Именно он увидел в Кокошке потенциал главного портретиста венской интеллектуальной среды нового поколения. Бесспорно, за этим стоял врожденный интерес художника к человеку. Но именно Адольф Лоос стал стимулом и инициатором этого развития. На выставке 1909 года был представлен портрет актера Эрнста Райнхольда (так называемый «Trancespieler», Брюссель, музей изящных искусств, WE11³, написан в апреле-мае 1909 года), выступившего в качестве режиссера и исполнителя главной роли в драме Кокошки. Понятно, почему портрет привлек такое внимание. В этом полотне ничего не осталось от Климта, Кокошка здесь – скорее наследник Сезанна 1870-1880-х годов, все очень густо, очень вязко и пастозно, намешанная краска, никакого изящества и в помине, плотно слепленные лицо и руки. И вместе с тем одна важная черта – композиционно это очень старый портрет, хороший, погрудный, как полагается, прижатая к груди рука словно закрывает пространство модели. Вспоминаются даже немецкие портреты XVI века. И это действительно важнейший момент. Следующие портреты 1909-1910-х годов – по большей части заказы Адольфа Лооса. Как известно, архитектор согласился стать своего рода агентом художника и просил своих заказчиков, друзей, знакомых позировать ему для портретов, а если готовый портрет им не понравился и они не собирались его приобретать, то оплачивал его сам. В итоге лишь одна модель приобрела свой портрет – знакомая Лооса – Лотте Францоз⁴. Результатом стало то, что Лоос стал главным коллекционером Кокошки раннего периода, практически все заказы остались у него, в собрании Лооса было 29 картин Кокошки (26 из них – портреты)⁵. Характерно, что даже такой продвинутый литератор, как Карл Краус, не стал обладателем собственного портрета (WE 26, не сохранился). Рисунок 1912 года ему принадлежал, а первый портрет остался у Лооса. Это о многом говорит. Напомню знаменитое высказывание Крауса о собственном изображении: «Весьма вероятно, что те, кто меня знает, меня не узнают. А те, кто меня не знает, конечно же, меня в этом портрете увидят»⁶. Не менее известна реакция датской писательницы Карин Михаэлис на собственный графический портрет – рисунок Кокошки, «за такой портрет можно подавать в суд как на публичное оскорбление»⁷. И дело не только в том, что от элегантных, изломанных линий Климта не осталось ничего, не осталось и мягких, переливающихся от жемчужности до пепельности моделировок лица и рук, смыт весь орнаментальный фон, дело даже в другом. Как известно, про все эти портреты Кокошка говорил, что они – внутреннее видение, он стремился показать то, что скрыто, то, что предстоит, что заложено в лице как эволюция на годы, а подчас и десятилетия вперед, поэтому многие заказчики и обижались, что он их безбожно старил. Нельзя сказать, что это уникальный дар Кокошки, многие наблюдательные художники (да и просто проницательные люди) в состоянии представить себе эволюцию человеческого лица. Но вряд ли многие станут его показывать в заказном портрете. Да и характер модели с полной откровенностью выявлять не будут, хотя и увидят. Достаточно вспомнить высказывания Валентина Серова о его моделях и сравнить с их изображениями, слова помогут нам разобраться, отчасти даже позабавят своей точностью, иногда пригвоздят, но увидеть все это сразу в портретах вряд ли будет возможно. Кокошка беспощадно старил свои модели, он выявлял их нервную зажатость, внутреннюю больную пульсацию, скованность, напряженность, разлом. Как точно заметил один критик в 1912 году, «Эдвард Мунк по сравнению с Кокошкой – просто жовиальной пожилой господин»⁸. Кокошке нравилось сравнение с пронизывающим оболочку рентгеном, ему хотелось обнажить модель, выявить то, что не просто за кожей, но за привычным модусом поведения. Почти во всех портретах 1909–1911 годов заметен и сильнейший контраст между лицом и зверским напряжением рук. Даже Лоос (WE28, Берлин, Новая Национальная галерея, октябрь 1909 года), кажется, громадным усилием удерживается в себе, сдавливая, сжимая кисти рук. Да, прозрения, естественно, далеко не всегда приятны для портретируемого. Характерно, что и выдающийся ученый, невропатолог и психиатр, Август Форель не захотел стать обладателем своего портрета (WE 40, Мангейм, Кунстхалле, середина января 1910 года) и иронически прокомментировал, что современные художники стремятся не к сходству, а к «Ausdrucksstimmung» (выражение настроения). Кокошка впоследствии утверждал, что в словно бы парализованной правой руке ученого – провидение вскоре (через 18 месяцев) случившегося правостороннего инсульта, но в момент написания портрета ни ученый, ни семья не были готовы принять такого радикально жесткого полотна.