Человек из раньшего времени

– Видите ли господин… товарищ уполномоченный, ефрейтор только хотел сказать, что коль скоро образование комитетов дело добровольное, то личный состав фронта такой воли не изъявил ни в одной армии. Они действительно были раньше в Шестой и Седьмой армиях, но в настоящее время расформированы по инициативе солдатских съездов, у которых, как Вы наверное знаете, власти больше, чем у комитетов. При этом мы, офицеры и генералы, не оказывали и не могли оказывать на их проведение никакого воздействия сугубо ввиду нашей малочисленности. Сами посудите – что может горстка офицеров против целого фронта солдат?..

Анисим в глубине души согласился с полковником, но не показал виду – он демонстративно сплюнул себе под ноги, спрятал наган и не солоно хлебавши покинул бивак. Пока он шел вдоль колейки, его нагнал молоденький солдатик, проявлявший недюжинный интерес к его словам.

– Товарищ уполномоченный!

– Чего тебе?

– А Вы здорово все это говорите про солдатские комитеты. Нам-то старшие слухать и не разрешают, потому как сами хохлы и не любят этого дела. А я русский. И хочу знать о правах своих, что мне новая власть дает.

Анисим улыбнулся.

– А много ли вас тут русских?

– Четыре бригады!

– Так не собраться ль нам?

– Можно, Вы только прикажите.

– Ты это брось – у нас приказов нету. А сам собери людей нынче же ночью у вагонного депо, вон в том сарае. Я вам много интересного расскажу.

– Спасибо, товарищ уполномоченный.

– Ну, ступай…

Настроение Анисима несколько улучшилось – дело, кажется, шло на лад. Оставшийся вечер он провел, играя в карты с каким-то пьяным полковником, ушедшим в увольнительную, и потягивая с ним спирт. Стараясь сильно не напиваться и памятуя о деле, Анисим выиграл у него несколько сотенных купюр, но старыми деньгами, которые тут же были отданы им первому встреченному солдату – синие купюры с Катенькой с недавних пор были не в чести. Мысли же его целиком были сосредоточены на вечере…

– Так вот значится, братушки. Положение, в котором нашел я вас тут, ужасающее. Носитесь вы с этими хохлами и их идиотским шовинизмом как дурачки с писаной торбой, чесслово. Смотреть противно. Выслуживаетесь как при старом режиме, слова сказать невольно, – проповедовал он, как только ночь опустилась на бердичевский штаб. – А на что революцию мы делали? На что все ее завоевания? Коту под хвост?

– Дык мы бы рады по-другому, да маловато нас.

– А нас в Петрограде в феврале-месяце, думаешь, многовато было? Тут направитель нужен.

– Его-то и нет, товарищ уполномоченный.

– Теперича беды ваши кончились – по заданию самого военного и морского министра прибыл я к вам, чтобы комитеты начать организовывать.

– Ой, кажется, полковник идет…

Дверь в сарай была открыта, и вскоре в проеме показался тот самый полковник с военным патрулем, стычки с которым днем удалось избежать Анисиму.

– Что здесь происходит? – окидывая собравшихся грозным взглядом, спросил он. Тут уж Анисим, ощутив всю полноту предоставленной ему власти, выступил грудью вперед.

– Я как уполномоченный Временного правительства имею указание от военного и морского министра Гучкова провести среди солдат разъяснительную работу по порядку действий в условиях готовящегося наступления, причем делаю это в ночное время, когда ваша власть над ними кончилась. Так что прошу товарищ полковник… – он видел, как его собеседника буквально передернуло от поминания столь недружелюбного и панибратского к нему обращения, потому повторил еще раз по слогам: – товарищ полковник… моментально удалиться. Честь имею.

Этот кон Папахин выиграл – полковнику парировать было нечем. Солдаты с уважением стали смотреть на Папахина, отчего он зарделся пуще прежнего.

– Завтра и приступим. Перво-наперво общее собрание проведем – открыто, в условиях демократии, так сказать. Я лично убедиться хочу, что офицерье вам тут голову не закружило… Только обожди-ка… Ты сказывал, четыре бригады вас. Тут очевидно меньше.

– Товарищ уполномоченный, две бригады в Киеве дислоцируются, целиком русские.

– Завтра туда и пойдем.

– А командирам что скажем?

– Это уж мое дело. Политзанятия и баста!

С тех пор в голову этих солдат надолго и крепко вошло сие гнусное слово, которым они с тех пор будут называть любой бардак, ослушание или неповиновение в любом масштабе.

Тем самым утром следующего дня, когда Папахин во главе целой роты солдат отправился организованным наскоро поездом в Киев – хваленая Брусиловым дорожная часть работала бесперебойно, даже по требованию Анисима Прохоровича сооружая целые эшелоны, – Бубецкой получил из Петрограда телеграмму о том, что очередная петиция, подписанная Михновским о предоставлении автономии Украине отклонена Временным правительством. Петлюра же получил телеграмму от Михновского с изложением тех же фактов и просьбой срочно приехать в Киев для участия во всеукраинском военном съезде.

– Что это значит? – спросил Бубецкой, когда все четверо – Иван Андреевич, Брусилов, Шептицкий и Петлюра завтракали в кабинете командующего фронтом.