Человек из раньшего времени

– Хорошо, – кивнул головой Петлюра. Хоть Бубецкой и приготовился к длительной дискуссии с военным, негативно воспринимающим прогрессивные веяния времени, собеседник постепенно разрушал его представления. – Тогда, отвечая на опасения правительства относительно раскола территории, позвольте привести несколько фактов. Первый. О полном отсоединении никто не говорит, мы пока просим автономии. Просим ее на подконтрольных началах. Одним словом, народу надо бросить кость. Он грезит автономией уже лет двадцать. Если ему эту автономию не дать, не предоставить ограниченный и контролируемый объем суверенной власти, не исключено, что власть эту – против закона и приличий – он возьмет сам, и больше, чем ему положено. И второй. Что ж по-вашему, лучше в такой, как Вы сами изволили выразиться, сложной обстановке насильно удерживать то, что тебе не принадлежит, пытаясь пустить пыль в глаза живущему здесь народу и ожидая для себя самих самого плачевного исхода в любой момент времени? Поймите, Иван Андреевич, то, что исторически тебе не принадлежит – никогда не станет твоим, сколь угодно вешай на него свой ярлык. История возьмет свое, рано или поздно, но она расставит по своим местам то, что человек разбросал своей злою волей по своему усмотрению по абсолютно несвойственному положению. Это истина. Сколько веревочке ни виться, а конец будет. Неужели Вы этого не понимаете? Вы – разумный человек?

– Понимаю.

– Вот. И потому также должны понимать, что эта искусственная оттяжка в восстановлении исторической, географической, да какой угодно справедливости причиняет только страдания тем, кого обманывают и тем, кто обманывает – разумеется, до тех пор, пока он сам не начал верить себе. Это глобальная историческая трагедия, которая – хотим мы этого или нет – развернется так, как задумано Богом и заведено летами. Одно дело, что мы можем достичь этого малой кровью, мирными переговорами, взаимными уступками, и совсем другое – когда народ и история сделают это за нас, и тогда уж мы сами попадем в жернова той мельницы, которую некогда не пожелали остановить.

– Вы абсолютно правы, Симон, абсолютно правы. Но Вы кое о чем забыли. Есть такое старое выражение, «кому война, а кому – мать родна». Роллан уже давно все понял и в своих пацифистских статьях и книгах, за которые ему в прошлом году присуждена Нобелевская премия по литературе пишет о том, что война не есть следствие социальных противоречий, а есть лишь средство зарабатывания денег одними людьми на крови других. Вот Вам и весь сказ.

Петлюра задумался. По лицу его было видно глубокое сожаление об услышанном. И чем правдивее было это услышанное, чем тяжелее и горше было принимать его на веру.

– А тут с Вами не поспоришь, пан комиссар. Только я Вам тоже слова классика приведу. Помните, Тургенев говорил: «Один человек может умереть во имя великого народа. Но никогда великий народ не может умирать во имя одного человека».

– Если я Вас правильно понял, Вы ведете речь о смене курса?

– Я бы ее, может, и завел, если бы все альтернативные вожди не представляли из себя еще более тупиковые варианты, нежели чем Керенский.

– А о чем тогда?

– А ни о чем. Все равно наши с Вами разговоры ни к чему не приведут, так что считайте это философским отступлением. Все-таки не каждый день выпадает случай поговорить с таким удивительным человеком как Вы…

– Господа, – вмешался Брусилов, – я вижу наш святой отец не спешит составлять нам компанию. Что ж, если гора не идет к Магомету… может мы сами, тго? Уж очень погоды хороши, воля Ваша, как в юности, на месте трудно усидеть.

Они вышли на улицу. Митрополит беседовал с кучкой солдат, но, завидев троицу, поспешил подойти к ним.

– Вот, святой отец, – сказал Петлюра, – пан комиссар привез вести из Петрограда. Боятся там нас с вами… – последние слова произнес он не с усмешкой, а скорее с горечью – человек, поднимавший боевой дух солдат на местах, явно ожидал не такой оценки своей деятельности из столицы.

– Чего же в действительности опасается господин Керенский и его товарищи?

– Они опасаются усиления национализма в частях, чему Вы и Ваши приближенные немало сопутствуете.

Шептицкий улыбнулся в бороду лукаво, взглянул исподлобья на Ивана и вполголоса заговорил:

– Хотите, я развею все сомнения Ваши и Временного правительства, а заодно отвечу на главный, мучающий всех вопрос…

– Этим Вы меня очень обяжете, святой отец.

– Начну я с того, что расскажу о действительных причинах всего, происходящего в России…

– Вы о революции изволите?