Человек из раньшего времени

– Очень занятно, – комиссар поднялся с места и протянул ему руку. В его глазах читалось видимое уважение к собеседнику. Признаться, отметил про себя Бубецкой, при прежней власти на такое отношение рассчитывать не приходилось бы. Как знать, может покойник был прав и впрямь все изменилось в стране и теперь пойдет на лад? – Моя фамилия Вышинский. Андрей Януарьевич. Я начальник столичной милиции.

– Чего, простите?

– Жандармский корпус скоро совсем распустят, и останется народная милиция, которая будет охранять порядок на местах. Пока жандармы нам помогают, но со дня на день их здесь вовсе не останется.

– Теперь понятно.

– Видите ли, Вас подозревают в каком-то гнусном убийстве какого-то забулдыги…

«Однако, методы все ж царские. Так судить людей по социальному происхождению раньше завсегда было принято…»

– …и мне, конечно, не верится, чтобы это совершили вы… Это ведь не Вы?

– Конечно нет, что Вы! Но… я не знаю как оправдаться, у меня нет алиби.

– Вы только вчера освободились и плохо представляете, что творится на улицах сейчас. Такие убийства не редкость. Мародерство, в том числе солдатское, приобрело неслыханный размах. Вернее всего, вы были в сильном подпитии, когда разбойники пролезли в дом, тем более, что препятствий для этого не было никаких. Согласно протоколу обнаружены следы грабежа. Старика они убили, а вас скорее всего просто не обнаружили – даже жандарм с трудом отыскал Вас среди бардака, который тридцать лет назад был домом знатнейшего человека… Вот и вышло недоразумение… Однако, порядок обязывает меня пока заключить Вас в камеру… – Вышинский задумался. – Давайте мы вот как поступим. Вы посидите здесь, а я немедленно телефонирую прямо министру юстиции. Пусть приедет и лично разберется в этом деле!

Пока поляк разговаривал по телефону, Бубецкой старался уложить в голове то, что видел накануне и то, что происходило с ним сейчас – получалось прескверно. Полицейский чиновник, разбирая бытовое убийство, звонит министру, который должен поставить точку в деле! Когда российское правосудие вело себя подобным образом? Такое припомнить было сложно!

Однако, факты были налицо – через два часа в помещение вошел невысокого роста, невзрачной внешности человек. Идеально выбритый, с волосами ежиком и нервным, плоским лицом, он показался Бубецкому невыразительным и даже неприятным. Но видя как Вышинский трясет ему руку, князь понял – птица важная. Он выслушал доклад комиссара очень внимательно, время от времени поглядывая на Ивана Андреевича, а затем, не проявляя никаких эмоций, подошел к нему и протянул руку:

– Я министр юстиции Правительства России, Керенский. Полагаю, Вам незачем здесь больше оставаться. Поедемте сейчас со мной, у меня машина…

Иван Андреевич перевел взгляд на Вышинского. В глазах его он прочитал уважение к приехавшему граничащее, пожалуй, даже с раболепием. Поляк – осторожный, хитрый, что можно было сказать по его лицу – не произнес ни слова и только кивнул головой в ответ на молчаливый вопрос Бубецкого. Но в этом жесте можно было прочитать больше, чем в десятке слов.

Глава восьмая. «Смутное время»

В годину смуты и разврата –

Не осудите, братья, брата

М.А. Шолохов, русский писатель

Последние два дня Ивану Андреевичу казалось, будто из крепости он вышел совсем не в Петербург и даже не в Петроград, а куда-то на другую планету. Помимо всеобщего раздрая и бардака, царящего на улицах, город был переполнен автомобилями – о которых в 1887 году слышали только большие поклонники Жюля Верна. Нет, нельзя сказать, что Бубецкой был отсталым человеком, но с некоторой долей удивления ему все же пришлось столкнуться при виде этого диковинного железного коня, в который его усадил министр юстиции. Пока Иван Андреевич из окна наблюдал за тем странным положением вещей и людей, которое охватило столицу, его спутник рассказывал ему о тех политических изменениях, которые претерпел не только город, но и вся страна последние месяцы. Глядя в окно автомобиля, Иван Андреевич все еще полагал, что массовая истерия и разруха на улицах – явление временное и верно, как-нибудь да скоро закончится, но по мере углубления в рассказ Керенского такая надежда уходила все дальше и дальше.