Человек из раньшего времени

Идти меж тем было довольно неблизко. Путь шел через весь город, а тратиться на трамвай желания не было – выданные 25 золотых были единственным его сбережением теперь, удастся ли еще когда-то что-то получить он не знал, да и городским воздухом подышать захотелось сильнее, чем когда бы то ни было. И все, что увидел он по дороге, его обескуражило еще сильнее, чем эта в высшей степени неожиданная амнистия.

Повсюду сновали какие-то плохо одетые люди – рабочие, солдаты, студенты, безработные, – висели лозунги типа «Вся власть Учредительному Собранию» (к слову, Иван Андреевич и не понимал, что это такое), то там то тут народ сбивался в кучки и большие скопления, и повсюду выступали разномастные и диковинные для него по виду ораторы. Он не вслушивался в произносимые ими речи, никого из них разумеется не признавал в лицо, но всякий раз поражался тому, с каким рвением и какой горячностью они выступают, отстаивая свои политические взгляды… Хотя последние интересовали его сейчас меньше всего – у него была первоочередная цель, и он спешил к ней средь этого чудного людского потока, который напоминал ему сон и никак не походил на среднестатистические картины того общества которое оставил он за стенами Петропавловской крепости тридцать лет назад.

…Двор и дом были в запустенье. Калитка была растворена настежь, по двору лазили бездомные собаки, сырой снег, смешиваясь с лежавшими на земле талыми водами, был грязно-коричневого цвета. Воняло сыростью и гнильем – так неприятно пахнет в лесу, когда молния убивает вековые деревья.

Иван Андреевич вошел в дом – дверь была незаперта. Царившая доме разруха поражала воображение – несведущий человек ни за что бы не поверил, что тридцать лет назад здесь жила семья статского советника, близкого друга губернатора и короткого знакомого самого государя. Сегодня дом напоминал большой сарай – все те же собаки, грязь, разнесенный по дому мусор создавали эту картину и делали ее органичной. Надо же, подобной грязи не видал я даже в остроге, подумал про себя Иван Андреевич.

В центре залы первого этажа был разведен костер – судя по удручающему виду дома, паровым отоплением здесь давно не пахнет. В костре горели книги, доски, дрова, наломанный здесь же паркет. У огня грелся, сидя на низком стуле и потягивая водку прямо из бутылочного горлышка старый здешний пес – лакей Степан. Когда человек надолго уезжает куда-то, исчезает из нашего поля зрения, при встрече узнать его – целая наука. А вот он узнает вас наверняка – ведь он запечатлел в памяти ваш образ и долгое время никто не мог внести в него свои коррективы, никто не мог его исправить или стереть в его сознании. Так случилось и теперь – Иван Андреевич сразу узнал Степана, чего нельзя было сказать о последнем.

– Степан? – робко спросил Бубецкой, усаживаясь рядом. Тот даже не обернулся на первый зов. Бубецкой повторил: – Степан, ты меня не помнишь?

Медленно повернул пьяный лакей свое старое изможденное лицо и сощурив веки попытался вглядеться в черты того, кто с ним разговаривает, если ему конечно все это по пьяни не мерещится.

– Ты… кто? – отрывисто спросил он.

– Я Иван Андреевич, Бубецкой, я Лизе уроки давал по словесности и грамматике.

После этих слов лицо старика вдруг словно бы оживилось. Он как будто прозрел – глаза открылись широко и улыбка озарила его лицо.

– Батюшка, Иван Андреевич, голубчик так Вы того… как здесь? Вы же вроде померли?..

Бубецкой улыбнулся.

– Нет, как видишь, жив и здоров, – он закашлялся и добавил: – Ну почти здоров… А где же твои хозяева?

– Эээ, теперь батюшка Вы мой такие дела пошли, что нету хозяев…

– Как же это? Уехали?

– Да кто как. Как молодая барыня-то руки на себя наложили… – голос Степана задрожал, а веки заметно повлажнели, – так все вверх дном пошло. Дмитрий-то Афанасьевич еще в 1896 приказали долго жить, как нового государя короновали, а Катерина Ивановна уехали-с. Как у нас тут котовась началась с депутатами да министрами, в прошлом месяце и уехали. Во Францию вроде или куда…

– Где же барыня похоронена?

– А здеся.

– Где?

– На заднем дворе. Так поп-то, сукин сын, запретил отпевать да на кладбище хоронить – вот дескать утопленница, сама себя убила, оттого и нельзя. Тут и похоронили.

Несколько часов просидел Иван Андреевич у могилы Лизы. Слезы лились из его глаз ручьем – такого он не мог припомнить последние лет тридцать, с тех самых пор, когда долетела до него первая ужасная весть об ее кончине. Сейчас он словно бы стремился выплакать, вылить слезами всю горечь утраты – утраты возлюбленной, утраты молодости, утраты идеалов… Вскоре тут же появился и Степан с бутылкой.

– Выпей, Ваше благородь, выпей…

Бубецкой пригубил вонючей огненной водки из засаленного пузыря. Завязался разговор.

– Что же это происходит, Степан?

– Уж это знамо Вам лучше знать, Вы ведь все это дело тогда придумали…

– Что это я придумал?