Человек из раньшего времени

Свет стал пробиваться в камеру, сообщая, что пришло время снова стать совой – днем Бубецкой обычно спал или пребывал в полудреме, а ночью оставался наедине с мыслями, чтением, написанием своих соображений и воспоминаний, и сейчас самое время было ложиться спать. Да и веки сами собой уже смыкались, увлекая Ивана Андреевича в сладкие объятия морфея…

Спал он сегодня особенно крепко – даже не видел снов, и никто и ничто не тревожило его отдых. Проснувшись, снова обратил взгляд на окно – отблески солнечных лучей говорили о том, что время или приближается к полудню, или только-только его пересекло. Он подумал, что сегодня исполняется ровно тридцать лет с тех самых пор, как произошли в его жизни события яркие и наполнившие весь остаток его дней. Тогда, в конце февраля 1887 года, так же светило солнце, так же завывали по ночам вьюги, а по утрам зазывно пела капель…

Однако, что это? Время уж полдень, а завтрака не принесли. Обычно Бубецкой к нему и не притрагивался, но это не служило поводом здешним сатрапам вовсе лишать его такого права. Спросить, да лень вставать… Но что бы это все же значило? Ни газет, ни еды… А тогда, в 1887 году…

Он проснулся от звона ключей в замке. «Что это? Опять переезд? Надо же как некстати…»

– Бубецкой, собирайтесь! – буркнул безучастный вертухай.

– Куда?

– Не знаю. Велено собирать Вас и все тут.

Собираться было что подпоясаться – тюремное начальство практиковало перевод заключенных из камеры в камеру, а потому дело это было для Бубецкого привычное. Для чего они это делают – он не знал, да с годами и желание знать исчезло, главное было поскорее все это завершить, чтобы добрать свою положенную долю сна и бодрым встретить грядущую полночь.

Он был немало удивлен, когда вместо камеры повели его куда-то вниз, в подвал, туда, где тридцать лет назад началось его «триумфальное» шествие по здешним застенкам и казематам. Спускались все ниже, ниже, пока наконец не дошли до расконвойной комнаты – народу здесь толпилось видимо-невидимо. Пристав выкрикивал фамилии, и вертухаи подводили по одному к его столу арестованных. Что это именно арестанты – те, с кем Бубецкой негласно общался все эти годы – было понятно по их виду. Серые, землистого цвета лица, обветшалая одежда, характерный запах камерной сырости и нехитрые пожитки – все это выдавало в них местных обитателей, время от времени превращавшихся в местных же призраков. Аббаты Фариа теперь и Эдмоны Дантесы в прошлом – все они в огромном количестве собрались здесь сегодня.

Внутри князя поселилось какое-то странное волнение. Что это? Куда их привели и зачем? И когда возвратят в камеры? Мышление за годы в неволе стало однообразным, узким, безынтересным, предсказуемым. Однако, подумал он, на хорошее надеяться не следует и опустив глаза в пол стал терпеливо ожидать своего вызова.

Вызвали. Он подошел к приставу. Тот стал протокольно осведомляться о его личности, вписывая что-то в раскрытую перед ним бумажку и при этом даже не поднимая глаза на своего собеседника.

– Фамилия, имя и отчество?

– Иван Андреевич Бубецкой.

– Какой срок положен?

– Пожизненный.

– В каком году?

– В 1887.

– Лет по паспорту?

– 50, - чудовищной показалась ему эта фраза и эта цифра настолько, что он вздрогнул и побелел. Он провел в этом гробу тридцать лет. Как-то раньше и не доводилось ему задумываться о своем нынешнем биологическом возрасте, и жизнь показала, что не зря – при первой закравшейся мысли словно бы перевернулось все с ног на голову.

– Постановлением Правительства России Вы амнистированы. Личные вещи при Вас?

– Что, простите?

– Вещи, говорю, при Вас?

Но не ту фразу Бубецкой хотел сейчас услышать, хотя и машинально пробормотал:

– Да.

– Получите двадцать пять рублей отходных и распишитесь, – пристав протянул ему какую-то бумагу, и щурясь от света и скверно разбирая буквы Иван Андреевич поставил под ней свою подпись. – Сию минуту можете быть свободны. Никишин! Вывести!

В уродливой, потертой серой шинели и в такой же шапке, изрядно постаревший и вымотанный вышел Иван Андреевич Бубецкой теплым февральским днем 1917 года в Петроград – в другой город, нежели тот, в котором оборвалась его прежняя жизнь, в другой век, к другим людям, плохо понимая, что с ним произошло в действительности, не шутка ли все это и не предстоит ли ему вернуться в камеру спустя некоторое время. Вопреки расхожему убеждению, сейчас в его душе не было места радости – то ли отвык он от человеческих чувств за это время, то ли просто до конца не понял сути этого события, то ли пришел в отчаяние от того, что некуда идти и не к кому голову преклонить. Им овладело смятение. Одно он знал твердо – это адрес, куда ему следует пойти в первую очередь…