Бурный финиш

Он ввел меня в узкую комнату, где стояла узкая кровать. Жестом велел мне садиться, сам вышел и вскоре вернулся с медсестрой, у которой в руках были бумаги.

– Как вас зовут? – спросил меня доктор.

Я сообщил имя, адрес, возраст, после чего медсестра ободряюще мне улыбнулась и ушла, а вскоре вернулась с каталкой с инструментами и запиской.

– Звонили карабинеры. Просили, чтобы вы побывали у них до четырех часов.

Я посмотрел на часы. Я совершенно забыл о времени. Оказалось, не прошло и часа с того момента, когда мы с Габриэллой бежали за трамваем. С тех пор я прожил несколько эпох.

– Понял, – сказал я.

– Пожалуйста, снимите пиджак, – попросил доктор.

Я встал, снял пиджак, высвободил правую руку из рубашки. Врач наложил два бинта, один марлевый, пропитанный чем-то, а другой проложенный ватой, и прикрепил пластырем. Он прижал пластырь к коже и отошел назад. Я снова вдел руку в рукав рубашки.

– Ну как, что-нибудь чувствуете? – спросил он.

– Нет.

Его это удивило. Потом его лицо смягчилось.

– Е sua moglie? – спросил он.

Я не понял.

– Извините. Я спросил: она ваша жена?

– Я ее люблю, – сказал я. Мысль о том, что я могу потерять Габриэллу, казалась невыносимой. На глазах у меня выступили слезы. – Я ее люблю! – повторил я.

– Да. – Он кивнул сочувственно и невозмутимо. Он принадлежал к нации, где чопорность и сдержанность не считались достоинствами. – Погодите. Мы вам скажем… – Он оборвал себя на полуслове и вышел, а я остался гадать, почему он осекся: потому ли, что не хотел сказать мне, что она умерла, или просто не мог выразить по-английски то, что хотел.

Я прождал час и никогда бы не согласился на такое ожидание еще раз. Затем появился другой доктор, высокий, седой, с красивым худым лицом.

– Вы хотите знать о синьоре Барзини? – Он говорил по-английски без акцента, голос у него был ровный, дикция четкая.

Я кивнул, будучи не в состоянии говорить.

– Мы прочистили рану и сделали перевязку. Пуля пробила легкое, а на выходе сломала ребро. Легкое вышло из строя. Воздух и кровь попали в грудную клетку. Пришлось удалить и кровь, и воздух, с тем чтобы легкое снова могло работать. И это удалось. – Он говорил сухо, профессионально.

– Я могу на нее взглянуть?

– Позже, – сказал он без колебаний. – Сейчас она без сознания. Действует наркоз. Она в послеоперационном блоке. Позже.

– А что будет дальше?

– Тут, конечно, могут быть разные осложнения, – улыбнулся он, – но при хорошем лечении и уходе она поправится. Сама по себе пуля не задела ничего жизненно важного – иначе она бы умерла прямо на улице. Но она не умерла, и это уже хорошо.

– Мне показалось, что ей стало хуже, – недоверчиво протянул я.

– В каком-то смысле вы правы, – терпеливо отозвался он. – Рана была болезненной, у нее было внутреннее кровотечение и, кроме того, шок, а как вам, наверное, известно, это состояние порой не менее опасно, чем само повреждение.

Я судорожно сглотнул и кивнул.

– Мы знаем, что делать в таких случаях. Она молода и здорова, это, конечно, плюс. Но могут быть осложнения, и ей придется терпеть боль. Пока я не могу дать вам никаких гарантий. Еще рано. Но что касается надежды – то надежда, безусловно, есть.

– Спасибо, – глухо сказал я, – за то, что были так со мной откровенны.

– Вас зовут Генри? – спросил он с улыбкой.

– Да.

– Она у вас очень храбрая.

Если я не могу пока ее увидеть, размышлял я, тогда надо ехать в полицию. Они просили быть там до четырех, а уже двадцать минут пятого, но, в конце концов, это не важно. Я настолько не привык размышлять категориями того странного мира, с которым столкнулся, что совершенно забыл про элементарную осторожность. Переживая за Габриэллу, я как-то совсем упустил из виду, что если уж меня отыскали и попытались убить в далеком пустынном переулке, то, выйдя из госпиталя, я снова подвергаю себя такой же опасности.

Во дворе больницы стояло такси. Водитель читал газету. Я помахал ему рукой, и он, сложив газету, завел мотор и подъехал ко мне. Я дал ему листок с адресом, который получил от карабинеров, он равнодушно поглядел и кивнул. Я открыл заднюю дверь и стал залезать. Он вежливо ждал, чуть повернув голову, пока я устроюсь, затем мягко двинул машину вперед. Выехав из ворот больницы, он свернул направо, на аллею, шедшую вдоль ограды, и, проехав ярдов пятьдесят, остановился. От одного из деревьев, что росли у обочины, отделилась фигура. Человек, резко распахнув дверцу, оказался в машине.

Он свирепо скалился, не в силах сдержать триумф. В руке у него вдруг возник, словно вырос, револьвер с глушителем.

Малыш Билли.

– Что-то ты, сволочь, задержался, – сказал он.

Я посмотрел на него, стараясь за напускным равнодушием скрыть потрясение. Он же, сунув мне револьвер под ребро, примерно туда, где прочертила свой след пуля, сказал водителю:

– Поторапливайся, Витторио. Его долбаная светлость опаздывает.

Такси поехало, мягко набирая скорость.

– Мы же сказали: в четыре, – говорил, широко осклабясь, Билли. – Разве тебе не передавали?

– Мне звонили из полиции, – слабо отозвался я.

– Ты слышишь, Витторио, – захохотал Билли. – В больнице решили, что мы из полиции. Здорово, да?