Будущее ностальгии

Контраст в символической и риторической репрезентации между двумя праздниками был очевиден. Эмблема «Неофициальной Москвы» была антигероической; не было ни святого Георгия, ни Юрия Долгорукого, ни змеев. Вместо этого были представлены танцующие здания, индивидуальные и антропоморфные; дома-саксофонисты, дома-барабанщики, дома-мечтатели и дома-предприниматели. Каждый имел свою маленькую звезду и отличительную нонконформистскую личность. Это была Москва без башен и стен, не символический Третий Рим, управляемый из Кремля, и не большая деревня, но город, подобный другим, где каждый — личность и звезда. Москва танцующих домов была горизонтальной, невертикальной, децентрализованной и демократической. «Столица словно бы утрачивает пространственную протяженность, превращается в содружество партикулярных мест, которые хитро перемигиваются, приветствуют друг друга в обход официальной географии»[319]. Москва была представлена людьми, а не лидерами — личностями, а не массами.

Самым трогательным художественным событием фестиваля было открытие вестибюля Русского музея современного искусства в классическом павильоне Нескучного сада. Здесь не было произведений искусства, только увеличенная проекция домашней страницы бездомной экспозиции. История выселения музея и виртуального изгнания довольно интересна. В последние семь лет директор государственной коллекции русского современного искусства Андрей Ерофеев вынужден был содержать произведения бывшего советского андеграунда в подвале, показывая их, от случая к случаю, в российской глубинке с помощью грантов от Фонда Сороса. Андеграунд в данном случае является одновременно буквальным значением и метафорой; идеологической цензуры, направленной против коллекции советского периода, нет, но оказалось, что нет подходящего экспозиционного пространства в Москве, которое приняло бы выставку, даже с полной финансовой компенсацией аренды. Центральный дом художника (ЦДХ) временно содержал экспозицию, но договор аренды был немедленно расторгнут, как только администрация ЦДХ узнала, что экспозиция частично спонсировалась Кириенко (едва ли не самые грязные деньги в городе). Это не случай рыночной цензуры, но неписаные законы московского протекционизма и вездесущий контроль мэра за городской собственностью. Руководство ЦДХ вежливо извинилось и объяснило причину прекращения экспозиции — экстренный ремонт паркетных полов. Во время празднований «Неофициальной Москвы» русское современное искусство было прославлено виртуально; директор привлек средства только для того, чтобы представить экспозицию на веб-сайте. Таким образом, бывшее андеграундное искусство осталось неофициальным, в соответствии со старой советской традицией.

Так как крупные арт-галереи заняли предупредительную официальную позицию и не поддержали альтернативное празднование, опасаясь, что мэр может отнять их помещения, нетрадиционные арт-экспозиции вышли на первый план. Их пространства были минималистичными, передвижными и даже портативными. В живом перформансе, названном «Плащ», студенты носили большие плащи-дождевики и должны были раскрывать себя в дружественной эксгибиционистской манере. Подобно фарцовщикам на черном рынке 1970‑х годов, они имели кое-какие секретные ценности, спрятанные под плащами; не джинсы, но небольшие художественные объекты, включая «концептуалистские сувениры» от Ильи Кабакова и других художников.