Будущее ностальгии

Есть ряд неявно выраженных различий между городами, которые обозначают различные ностальгические тенденции. Уничтоженный храм Христа Спасителя в Москве и снесенный Городской дворец в центре Восточного Берлина стали площадками для активных споров и грандиозных проектов воссоздания. Судьба тоталитарных памятников прошлого тоже значительно различается в бывших коммунистических городах. В Москве поверженные герои советского режима, от руководителя КГБ Дзержинского[253] до Сталина, нашли новое прибежище в пасторальном саду скульптур, который принял памятники в качестве советских произведений искусства. В Праге, напротив, современная скульптурная композиция в виде гигантского метронома украшает пьедестал крупнейшего тоталитарного памятника в мире. Это образцовый контрпамятник, который маркирует место и переозначивает его. В Санкт-Петербурге есть новый памятник жертвам тоталитаризма, являющийся одновременно старым и новым, памятник и руина, аллюзия на старого петербургского Сфинкса и ленинградское прошлое[254]. Исследуя осмысленные и стихийные памятники, мы рассмотрим контркультурные традиции — сквоттеров в Берлине, ленинградский андеграунд 1970‑х годов, чешскую культуру кафе — чтобы воссоздать образы неофициальной сферы общественной жизни. В Санкт-Петербурге, где в отличие от Москвы и Берлина не было строительного бума, мечты об идеальном городе не требуют технологий и зиждутся на материальной бедности. Альтернативное урбанистическое воображение позволяет нам мечтать о выдуманном прошлом, которого город никогда не имел, тем не менее это прошлое может оказывать влияние на его будущее. В быстро меняющихся городах подобные спонтанные памятные места являются мини-музеями, которые хранят множественные виртуальные слои исторических возможностей, стоящих на грани исчезновения в текущих масштабах градостроительной реновации. Я ловлю себя на мысли, что мое отношение к этим городам, находящимся в состоянии перехода, сравнимо с любовью с последнего взгляда и «то, что однажды представлялось как возможное, в следующий момент уже невозможно»[255].

Глава 8 Москва, русский Рим

Сад тоталитарной скульптуры: история как пастораль

Накануне празднования 850-летия Москвы я совершила прогулку в парк напротив Центрального дома художника, через улицу от прославленного парка Горького. Это была одна из спонтанных мемориальных площадок перестройки, сад поверженных памятников, который в народе называют «кладбищем без мертвых». Распад Советского Союза завершился иконоборческим карнавалом вокруг уличных памятников советским героям. Памятник главе ЧК Феликсу Дзержинскому был снесен разъяренной толпой и осквернен; Ленин был подвешен за шею в Таллине; в Киеве он был спилен и заперт в клетку, на пустом пьедестале остались только его каменные сапоги.

Затем снесенные статуи в конце концов добрались до парка возле Центрального дома художника и остались лежать на траве, брошенные и не защищенные от естественного старения и банального вандализма. Здесь был «дедушка Калинин» с глазами, густо накрашенными белым мелом, как вампир из молдавского фильма, Никита Хрущев с красной краской, расплесканной по его лысому черепу, и тело Дзержинского со следами всех видов телесных жидкостей. Согласно городской легенде, первый постсоветский мэр Москвы Гавриил Попов позволил своей собаке пометить усы бывшего главы ЧК. Памятники, лежащие на траве, превратились в живописные руины. Если памятники вождям помогли эстетизировать идеологию, то их руины сделали очевидной ее ветхость. Монумент, больше не репрезентирующий власть, отражал только свою хрупкую материальность.