Будущее ностальгии

Западноевропейские философы-урбанисты опасаются, что разрастание глобальной деревни уничтожит город, каким мы его знали на протяжении минувшего тысячелетия. По словам Поля Вирильо[248], «цель виртуальной реальности сущностно состоит в том, чтобы обнулять hic et nunc[249], опустошать "здесь" в пользу "сейчас"»[250]. Мегаполис глобальной коммуникации «урбанизирует» (или субурбанизирует) виртуальное пространство и дезурбанизирует город. Чаще всего глобализированная культура находится под чарами техно-пасторали или компьютерной игры, что диаметрально противоположно урбанистической социальности. Новая ностальгия, кажется, имеет в качестве объекта не только определенные моменты из прошлого города, но общую идею урбанистического дома, где время идет свои чередом и не испаряется со скоростью нажатия на клавиатуру компьютера. В сегодняшнем Берлине, одном из наиболее стремительно меняющихся городов в Европе, так интенсивно ведутся дискуссии об архитектуре и градостроительстве, что они, кажется, начинают приближаться к спорам о немецкости и демократических преобразованиях. Очевидно, что никакое градостроительство не может успевать подстраиваться под это.

Урбанизм интернационального стиля[251] который любил представлять город как идеально функционирующее пространство — здоровое тело, с чистыми венами и легкими, или великолепно смазанная машина, либо, в качестве альтернативного варианта, — город-сад, свободный от урбанистического перенаселения и прекрасный, как волшебный дезурбанистический рай, — это далеко не единственный выбор для нового градостроительного развития. По факту, многие проекты градостроительной реконструкции поворачивают стрелки часов назад, отправляясь во времена до интернационального стиля. Так, например, новые городские обычаи стремятся к ограничению автомобильного движения, и делается это сознательно. Урбанистическая ностальгия неизбежно возвращается назад в вопросах о том, что современно и какой тип современности и модернизации должен развиваться в будущем. «Интернациональный стиль» нового поколения, который можно видеть в городах по всему миру, — это молодая культура, не помнящая родства, — от коммерциализированной музыки техно на Параде любви до граффити, которые покрывают множество бетонных стен от Берлина до Рио-де-Жанейро.

Мы посетим три города, которым пришлось в прошлом и настоящем и предстоит в будущем быть столицами государств, — Санкт-Петербург, Москву и Берлин — и, проездом, — Прагу и Любляны. Во вновь созданных обычаях этих городов национальная идентичность и урбанистическая идентичность порой не согласуются друг с другом. На свое 850-летие посткоммунистическая Москва была переодета в костюм «Третьего Рима» с помощью лазерных лучей, виртуальных проекций, гигантской архитектуры и миллионов долларов. Санкт-Петербург, напротив, выражает ностальгию по городу Просвещения, рациональному и обладающему идеальными пропорциями, который в настоящий момент обессилен. Бывшая столица русской модернизации превратилась в город, развивающийся по сценарию сохраняемой руины[252]. Знаменитый антагонизм Москвы и Санкт-Петербурга стал предметом легенд и анекдотов. В то время как города часто обмениваются своими имперскими образами и имеют куда больше общего в советском прошлом, чем может показаться на первый взгляд, их посткоммунистическое самосознание исследует разные версии российского прошлого и будущего — имперский большой стиль в Москве и европейский город-государство в Санкт-Петербурге. Берлин с 1989 по 1999 год был городом урбанистических импровизаций; переживая это преобразование, город вобрал в себя массу мечтаний о Востоке и Западе, о столичном городе и городе-острове. Так как некоторые грезы сбылись и перестали быть мечтами, город развалин и строительных площадок стал «нормальной» столицей Германской Республики.