Реконструированный Рейхстаг — идеальный памятник нормализации. Дискуссии о названии и архитектуре здания завершились трогательным компромиссом. Было решено, что новый германский парламент будет называться Бундестагом, а здание сохранит свое историческое название Рейхстаг. Таким образом, власти нового Берлина пытались отделить историческую достоверность от предопределенного политического символизма. После потрясающей упаковки здания, осуществленной Христо[544], Рейхстаг, казалось, потерял свою историческую тяжесть и неизбежное бремя памяти. Новый проект сэра Нормана Фостера[545] продолжает историческое «очищение» здания, только он предлагает не обертывать Рейхстаг, а сделать его более прозрачным. Фостер создал современное здание парламента, расположенное в раковине отреставрированного исторического объекта (возведенного по проекту архитектора Паулем Валлотом[546] в 1894 году), покрытое стеклянным куполом, который воссоздает контуры оригинального завершения, разобранного после войны и не подлежавшего восстановлению. Стекло в данном случае является не только излюбленным материалом современной архитектуры, но и, вероятно, символом новой демократической открытости и прозрачности немецких государственных учреждений. Объект всегда открыт для посетителей, в новом Рейхстаге есть галерея, где люди могут присматривать за своими политиками — по крайней мере, именно так это было задумано архитектором[547].
И вот, посетитель приезжает на экскурсию по обновленному, улучшенному Рейхстагу и отправляется наверх, прочь от двусмысленных исторических воспоминаний, прямо в стеклянный купол, чтобы как можно скорее отринуть прошлое. В центре купола находится изящная коническая конструкция, покрытая зеркалами, где посетитель может наблюдать множество своих собственных отражений. Затем посетитель наслаждается панорамным видом на город и фотографируется на фоне нового Берлина. Уже не имеет значения, что турист находится именно на вершине «Рейхстага», никакие исторические воспоминания не портят удовольствия; можно было бы также оказаться и на крыше Инфобокса. Бодрый подъем и прекрасный вид избавляют посетителя от бремени истории. Галерея, с которой можно наблюдать за работой парламента, временно закрыта. Прозрачность — это, в конце концов, только метафора. Опыт блуждания по стеклянному куполу — забавное развлечение, комплимент архитектору и туристам, но не откровение. В куполе Рейхстага стекло превращается в приукрашивающее реальность зеркало, которое дает мало информации о тернистом историческом пути здания. Визит в новый Рейхстаг — это история вовсе не о прошлом, а о веселом коллективном нарциссизме в настоящем.
Предполагается, что «нормализация» является противоядием как от ностальгии, так и от критического взгляда на историю. Это современный способ совладать с историей в большей степени благодаря выведенному на передний план «опыту», а не мучительным критическим размышлениям о невосполнимой травме прошлого. Этот новый жанр характеризует большинство праздничных выставок в Берлине 1999 года и отмечает разницу между недавно созданной столицей и городом, находившимся в состоянии перехода, — Берлином в период с 1989 по 1998 год. История становится парком развлечений, где «нормальный» немец может рассчитывать на легкое ностальгическое удовольствие, которое должно напомнить ему о его молодости. Например, в экспозиции, посвященной пятидесятилетию Федеративной Республики Германия, есть зал, посвященный движению «Зеленых», где настоящие деревья растут прямо из пола, что способствует расширению подлинного опыта при посещения музейной экскурсии, делая ее более «природной». Повседневная жизнь в ГДР представлена в нижних залах с низкими потолками и тусклым освещением; анархистские и террористические группы 1970‑х годов представлены в виде мелькающей видеоинсталляции на лестнице. Остроумный дизайн строится преимущественно на поверхностной «драматизации опыта», а не на сложной рефлексии, которая, конечно, может оказаться менее увлекательной и займет куда больше времени. К счастью, нормализация в Берлине на исходе XX столетия остается процессом, стремлением. Столица все больше и больше нормализуется, но пока остается далекой от тотальной «нормальности». «В Германии, кажется, — писал Питер Шнайдер, — время не залечивает раны, а убивает ощущение боли»[548].