Будущее ностальгии

Образ иммигрантского Берлина не сводится к этническим кварталам и гастрономическим изыскам. Это и не Берлин исторических памятников и строительных площадок. Иммигрантский Берлин существует в краденом воздухе и нелегальных пространствах, в невидимых призраках и на воображаемых картах, наложенных на город. Этот другой Берлин состоит из потайных переулков, подвалов, перекрестков. В подвале бывшего советского Музея безоговорочной капитуляции есть кафе, которое посещают бывшие югославы, где бывшие советские граждане продают свои матрешки за полцены и варят грузинский кофе абсолютно так же, как и кофе по-турецки. Беженцы из Боснии встречаются по выходным на Густав-Мейер-аллее и «страна, которой больше нет, вновь рисует свою карту в воздухе, с ее городами, деревнями, реками и горами. Карта мгновенно появляется, а затем исчезает, словно мыльный пузырь». Мать одного из беженцев вяжет маленькие циновки и в воскресенье занимает кресло на площади Фехбеллинер; там она делает вид, что продает, но на самом деле она находится в поиске «других боснийцев». Временами она приглашает людей в свою маленькую комнатушку, настоятельно предлагает им выпить кофе, выпекает боснийские пироги, интересуется, откуда они приехали и как справляются. Мать Кашмира была арестована за продажу своих маленьких циновок без лицензии. Кашмир уплатил штраф. Он так и не смог объяснить немецкой полиции, что его мать отправилась на блошиный рынок, «чтобы повстречаться со своими земляками, поговорить, чтобы прийти в себя, а не для того, чтобы что-то продавать»[535].

Иммигрантский Берлин — это город-мутант, где Восток и Запад играют друг с другом в прятки, где можно неожиданно обнаружить потусторонние образы других городов: Москвы, Стамбула, Шанхая. Иммигранты привозят с собой в Берлин свои проблемы, конфликты и тревоги, нередко воспроизводя свои домашние распри в заграничном пространстве. При этом они тоже меняются вместе с самим городом, который проявляет себя на параде трансвеститов и карнавале идентичностей.

«Ассимилировавшиеся иммигранты» — водители такси, официанты, уборщики, портные, продавцы — становятся в Берлине неофициальными экскурсоводами. Они знают короткие пути по городу и привносят юмор и рефлексивную дистанцию в городские путешествия. Я помню дружелюбного официанта из Монголии, который утешил меня до поездки назад в Санкт-Петербург. Он жил во многих странах, говорил на многих языках и, казалось, приобрел свою собственную философию изгнанника: «Я — берлинец», — сказал он мне по-русски. «Мне здесь хорошо. Но сейчас я возвращаюсь в Монголию каждое лето. Я такой же, как ты. Когда я еду туда, я чувствую себя туристом, и, когда я остаюсь здесь, я тоже чувствую себя туристом. Знаешь, как я выкручиваюсь? Я летаю по маршруту Берлин — Улан-Батор рейсами Air France. У них самое лучшее шампанское».

Берлин — место отчуждения иммигрантов, но он также предлагает этим иммигрантам случайные радости и «мирские озарения». Простое граффити ОТТО на берлинской трубе поражает Набокова как образ странной гармонии, который «удивительно хорошо подходит к этому снегу, лежащему тихим слоем, к этой трубе с ее двумя отверстиями и таинственной глубиной». Иммигрантский Берлин состоит из преходящих прозрений, мгновенной дружбы и запретных снов. Можно фантазировать, проецируя иммигрантские сны и ночные кошмары на здания Берлина, проявляя невидимые города, которые здесь сосуществуют. Есть что-то такое в современном Берлине, что цепляет взгляды путешественников. На строительных площадках и руинах они видят потенциальные миры и другие горизонты ожиданий. Берлин, город с переходной экономикой, отражает их внутренний ландшафт.

1999 год: прощание с берлинской летучей мышью

В 1999 году объединенная Германия собиралась стать Берлинской республикой. Выставка «Берлин: открытый город» приглашала гостей прогуляться по стройкам нового Берлина. Пройдя мимо Потсдамской площади, я заметила последний оставшийся фрагмент стены на этом ценном участке коммерческой недвижимости. Это не ускользнуло в выставочном туре. Стена, находящаяся под угрозой сноса, была сохранена человеком, который с гордостью назвал себя «последним настоящим Mauerspecht-ом»[536]. «Вещи уже не на своих первоначальных местах», — жалуется господин Альвин Нахтвех. Стена была продана, перемещена, сфальсифицирована, перекрашена. То же самое произошло и с памятью о 1989 годе. «Рынок наводнен иностранцами, толкающими кусочки бетона, взятые Бог знает где», — говорит господин Нахтвех. Он заметил однажды семью бывших восточных берлинцев, занятых продажей произведений искусства, которые они сами создали с помощью аэрозольной краски на некогда пугающей голой стене на восточной стороне. Господин Нахтвех — один из немногих ценителей стены, кто может заверить свой кусок Берлинской стены печатью подлинности и кто отличит оригинальный рисунок, сделанный до 1989 года, от более поздних подражаний.