Будущее ностальгии

Я посетила Инфобокс в день Парада любви; красный ящик на ножках, казалось, трясся в музыкальном ритме, сгенерированном на компьютере. В знак прекрасного союза двух культур — молодежной и корпоративной — радиостанция парада была размещена в Инфобоксе при поддержке корпорации Sony. Участники парада тусовались здесь, как в Berlin Story[539], с таким же рассеянно-воодушевленным видом. Молодые люди пришли сюда, чтобы расслабиться, попить содовой, пролистать «Infopool Lost and Found» и насладиться кибернетическими перспективами Берлина будущего. Они чувствовали себя как дома и в сувенирной лавке, и в Инфобоксе, несмотря на их противоположную эстетику и ориентацию. Участники Парада любви, в отличие от своих контркультурных предков 1960‑х годов, не имеют проблем, связанных с обживанием корпоративных пространств. Теперь музыку техно можно услышать и в некоторых немецких супермаркетах.

Парад любви, который собирает до миллиона молодых участников, уже не так молод. Парад, который прославляет музыкальные ритмы сегодняшнего дня, простое единение и бытие (с умеренным количеством экстази, но без агонии), скоро отпразднует свой десятилетний юбилей, и, подобно забывчивому подростку, он уже стал забывать свои корни — в задымленных, темных клубах Дюссельдорфа и Берлина. Андеграундные клубы, где был создан техно-саунд, такие как «Planet» и «UFO», больше не существуют: они утратили свои помещения, уступив место офисам и медийным службам. Первые 150 рейверов, которые отправились на Кудамм в 1989 году в составе небольшого марша, остались практически неизвестными. Чтобы создать традицию Парада любви, организаторы должны были изжить подлинную традицию техно-андеграунда. Аутентичные рейверы не являются частью нынешних Парадов любви, потому что, как сказал один из них, «совсем не круто изображать, что тебе круто».

Теперь все поддерживают Парад любви. Его прежнее нигилистическое мировоззрение, демонстративно аполитичное, в отличие от предшествующих движений рокеров и панков, стало безмятежно всеобъемлющим. Берлинская администрация платит за уборку, и Парад любви даже официально регистрируется в качестве согласованного шествия, сменив свой первоначальный лозунг «Мир, радость, яичный пирог» на «Единый мир, единое будущее». Многие идеологи и представители бизнеса пытались наполнить этот лозунг смыслом[540]. Единственной группой, которая выражала критические настроения относительно Парада любви, оказались зеленые: они беспокоились о судьбе Тиргартена, «зеленых легких города Берлина», который превратился в «toilet en plein air» для тех участников, которым не удалось удовлетворить свои естественные потребности в Инфобоксе или в Berlin Story.

Тем не менее журналист Тобиас Рапп[541] из берлинской газеты «Тагесцайтунг»[542] шутливо предостерегает от презрения, с которым стареющие радикалы склонны относиться к новой традиции. Он говорит о «новой гибкости», которая может оказаться трудной для восприятия представителями предыдущего поколения, одержимого политической рефлексией и коллективной агонизацией. Дети цветов 1990‑х годов выглядят как вежливые ребята, трудящиеся в офисах полный рабочий день. У них нет контркультурной закалки и крутого снобизма. Им не знакомы мучительные ночные дебаты между анархистами и троцкистами, отсутствие обходных путей и предательство ситуационистов. Они не будут строить баррикады; они предпочли бы подняться на Колонну победы и целоваться. Во время Парада любви в 1998 году я увидела полицейского, который заигрывал с полуголой девушкой, а затем фотографировал парочки для будущих семейных альбомов. Полиция была на стороне молодых участников парада, идеальный образ политического примирения и «нормализации».

Нормализация, любимое слово нового Берлина, — это не просто лозунг забвения. Скорее, это попытка уйти от крайностей, которые преследовали Германию на протяжении всей послевоенной истории. Нормализация — это способ пойти на компромисс, избежать противостояния памяти и забвения, — движение в направлении «зрелого» отношения к прошлому. Тем не менее Алейда Ассман предположила, что термин «нормализация» имеет непростую историю. Это возвращает нас к тексту Библии, к мольбе евреев — быть нормальным, а не избранным народом. После войны призывы к нормализации превратились в призывы к «здоровому» забвению. Теперь нормализация ассоциируется со сменой поколений, с достижением нацией зрелости под управлением политиков послевоенного поколения. Дискурс нормализации заключается в своего рода обмене исторических метафор на поколенческие[543].