Будущее ностальгии

«Во всяком большом городе есть своего рода земной рай, созданный человеком. Если церкви говорят нам об Евангелии, то зоологические сады напоминают нам о торжественном и нежном начале Ветхого Завета. Жаль только, что этот искусственный рай — весь в решетках, но правда, не будь оград, лев пожрал бы лань. Все же это, конечно, рай, поскольку человек способен рай восстановить. И недаром против берлинского Зоологического сада большая гостиница названа так: гостиница Эден».

Позднее, в новом месте изгнания, в Соединенных Штатах, Набоков объяснит, что после утраты своего дома в Санкт-Петербурге он больше не хотел владеть собственным жильем. Его идеальным образом жилья в изгнании стал «комфортабельный отель». Отель «Eden» напротив Берлинского зверинца предоставляет пребывание в рукотворном раю на одну ночь. Рай может быть обретен в заграничном городе — пусть и лишь на короткое мгновение.

Берлинский Zoo, одна из архитектурных достопримечательностей города с его воротами Элефантентор, также имеет интересную историю. Старейший зоологический сад в Германии, он пережил тяжелейшие бомбардировки во время войны, в период которых погибли почти все из 1400 содержавшихся там животных. Местные жители рассказывали трагическую историю о последнем слоне по имени Сиам, который, обезумев от ужасов войны, после смертоносной бомбардировки дико трубил хоботом в воротах зоопарка. В 1970 году зоологический сад был перестроен в модернистском духе. Экзотические животные обитают здесь в «естественной среде», изолированные, но защищенные, вывезенные из своих природных ареалов обитания, но получающие хорошее питание и не заключенные более в клетки.

Через семьдесят лет после Набокова выходец из бывшей Югославии писатель Дубравка Угрешич, выдворенная из Югославии за ее широко известное эссе о новом «пряничном национализме» и кампании Туджмана[531] за «чистый хорватский воздух», оказалась во временном изгнании в Берлине. Угрешич также часто посещает зверинец. Ее любимое существо тем не менее не обезьяна, а Роланд — погибший морж. Предметы, обнаруженные в желудке умершего в 1961 году Роланда, выставлены в зоопарке. Выглядят они как разбросанные эмигрантские сувениры: «розовая зажигалка, металлическая брошь в форме пуделя… игрушечный пластмассовый водяной пистолетик… детская соска, связка ключей, навесной замок, маленький пластиковый пакетик с нитками и иголками»[532]. Берлин для Угрешич — это город-музей, и она сама — подобно ее собратьям по изгнанию — тоже музейный экспонат. Коллекционирование становится компенсацией за потерянную коллективную память. Писательница тем не менее не просто коллекционирует сувениры из исчезнувшей Югославии, а скорее участвует в обмене на своеобразном рынке воспоминаний вместе с товарищами-изгнанниками, делясь с ними переживаниями о перемене места жительства и остранении, вовсе не концентрируясь исключительно на своей родине. Это не торговля мертвыми душами, а терапевтическая практика, ментальная гомеопатия. Эмигрантские найденные объекты не составляют единую линию повествования — нарратив, но носят фрагментарный и выборочный характер, отражая, в случае Угрешич, ее собственную фрагментированную биографию.

Угрешич, как и представители предшествующих поколений эмигрантов, разыскивает мифический город в городе, образ потаенного рая, спрятанного в Берлине, и находит его в «Европа-центре», символе западногерманского процветания. Здесь есть даже театр-ревю, носящий имя «La vie en rose», — прекрасное место для поверхностной консюмеристской ностальгии[533]. Поднимая взор вверх от «Европа-центра», Угрешич видит вращающийся логотип-звездочку компании «Мерседес» и руины Мемориальной церкви кайзера Вильгельма (Kaiser-Wilhelm-Gedachtniskirche). Если же она посмотрит вниз, то увидит музыканта-эмигранта, «Алава, беззубого цыгана из района Дубрава в Загребе, который энергично пиликает на детском электромузыкальном инструменте прямо напротив "Европа-центра"»[534]. Это яркий образ иной Европы и иммигрантской души Берлина.