Будущее ностальгии

Ленинградский Петербург был городом в городе, своего рода «временной автономной территорией», — с одной стороны, частью городского ландшафта, с другой — атопической зоной. Постсоветский Петербург — это не просто возвращение к дореволюционному прошлому, а скорее дань памяти ленинградским мечтателям. Новые мемориальные доски и малые формы в городе отдают дань неофициальным географическим картам «Питера», которые были общими структурами памяти целого поколения неформальной ленинградской культуры: в диапазоне от домов репрессированных писателей до неофициальных кафе — таких, как «Сайгон»[385].

От кафе «Сайгон» до рейв-пати: трансформация ленинградского андеграунда

В 1997 году на углу Невского и Владимирского проспекта появился любопытный знак, нанесенный аэрозольной краской: «Сайгон». На соседних лесах было нацарапано граффити на ломаном английском: «Saigonis foreve». Участники Первого Петербургского карнавала разместили позолоченную мемориальную табличку: «Сайгон охраняется всеми как памятник. Здесь были поэт Бродский, туалетный магазин, Митьки и трамвай "Желание"». Кафе «Сайгон», не что иное, как небольшая безымянная забегаловка, было любимым местом встреч в 1960‑х и 1970‑х годах, где толпились одновременно представители богемы, поэты, фарцовщики и информаторы КГБ — где кофе был дешевым, разговоры — обильными, полы были покрыты весенней слякотью, а столы были высокими и неудобными. «В Москве людей арестовывали за то, что они входили в Хельсинкскую группу, за реальное участие в работе Организации по правам человека, в то время как в Ленинграде людей арестовывали за стихи или за шутку, рассказанную другу в кафе "Сайгон"». Для ленинградско-петербургского представителя богемы формирование «я»[386] — это своего рода дендизм бедных или провинциальный космополитизм, который заключался в определенном способе носить поношенные джинсы, цитируя томик Мандельштама, купленный на черном рынке, и выпивая венгерский портвейн в баре кафе «Сайгон». В период существования кафе в 1970–1980‑е годы никто не думал об этом месте как о мемориальном пространстве и это название никогда не появлялось в печати. «Сайгон» был частью устной культуры и повседневной жизни, существовавшей между строк официальных текстов. Когда кафешка исчезла в начале 1990‑х годов, никто, кажется, не обратил на это внимания.

Увековечивая исчезнувшее кафе «Сайгон». Санкт-Петербург, 1997. Фотография: Светлана Бойм

В первые годы гласности и перестройки и после падения Советского Союза ритм жизни настолько ускорился, что не хватало времени обернуться назад. Жизнь стала более интересной, чем вымысел, причем настоящее было более захватывающим, чем прошлое или будущее. Недавнее прошлое было счастливо забыто. Времена Брежнева — Андропова, которые закончились всего за несколько лет до того, как началась перестройка, в то время казались другой эпохой. Во время перестройки люди занимались переосмыслением себя, а переосмысление приводило к разрыву старых связей. Появление рыночной экономики в сочетании со зрелостью и открытым участием в политике некоторых ленинградцев, прежде выключенных из этого процесса, положило конец существованию контркультуры. Никто больше не мог позволить себе этот дешевый кофе; время стало деньгами.