Будущее ностальгии

Закрытие кафе «Сайгон» произошло во время августовского путча и переименования города из Ленинграда в Санкт-Петербург[387]. Должно быть, есть какая-то поэтическая справедливость в том, что явно ленинградское контркультурное течение перестало существовать, когда прекратил свое существование сам Ленинград. Больше не было никакого толка в той самой неуловимой системе неофициальных связей, которая составляла общественную сферу и формировала определенные устои гражданского общества в эпоху застоя. Только после радикального разрыва с прошлым чувство утраты может быть пережито надлежащим образом. Когда «Сайгон» закрылся, на его месте открылся итальянский магазин сантехники, дающий еще одно утопическое обещание вновь обращенным петербуржцам — «евроремонт». Магазин сантехнических приборов уничтожил память о месте. Однако когда кафе стало не просто прошлым, а далеким прошлым, возник внезапный интерес к археологии «Сайгона». Евроремонт в массовом масштабе не имел успеха; итальянский магазин столкнулся со множеством трудностей при ведении бизнеса в России. Новый собственник решил заработать на репутации места и открыть здесь большой музыкальный магазин, продавая звуконосители с музыкой от рока и поп-музыки до техно, претендуя на продолжение традиций ленинградской андеграундной сцены, вышедшей из андеграунда в 1980‑е годы. Владелец дал разрешение участникам карнавала находиться в магазине, хотя охранники понятия не имели, кто такой Бродский и почему столько шума по поводу отсутствующего кафе. Знак, который украшал «Сайгон», был выполнен в стиле немыслимом для бывших посетителей «Сайгона» — так называемых сайгоновцев, привыкших к старым временам. Они использовали перьевые ручки, а не волшебные иностранные маркеры и аэрозольную краску; они были какими угодно, но точно не вычурными. Логотип нового и улучшенного «Сайгона» был вычурным и стыдящимся своего радикализма. Это был знак коммерциализированного андеграунда в стиле интернациональной культуры граффити.

Примерно в то же время в петербургской прессе начался бум «Сайгона», внезапно вызвавший ностальгию по молодежной культуре 1970‑х годов, которая уже не разделяла идеализма 1960‑х и мечтаний о социализме с человеческим лицом, но еще не вошла в истеблишмент с легкостью, присущей молодежи 1980‑х. Воспоминания «Сайгона» разразились в разных жанрах, от лирических мемуаров завсегдатаев «Сайгона», ставших успешными людьми, до критических интервью со знаменитостями «Сайгона» и социологическими исследованиями «Сайгона» и публичной сферы[388]. В жизни его завсегдатаев многое изменилось. Некоторые стали алкашами, озлобленными и обнищавшими; другие пробились в новую систему и теперь пили превосходные капучино в своих офисах в бывших коммунальных квартирах. Некоторые из них стали успешными бизнесменами, выйдя из недр черного рынка петербургского антиквариата в открытое пространство зарождавшейся рыночной экономики. Некоторые из них теперь являются новыми русскими или родителями новых русских; другие — пожилыми жителями Нью-Йорка. Многие умерли.

Возникновение «Сайгона» считалось мифическим событием, которое, согласно некоторым источникам, произошло в 1964 году. Бар был обязан своей популярностью удобному расположению на пересечении крупных городских магистралей, восьми кофейным машинам и толерантным нравам обслуживающего персонала. Предположительно, изначально кафе украшали работы художника Евгения Михнова-Войтенко — абстрактные псевдофольклорные петухи и стулья, которые позже исчезли вместе с абстрактными картинами. «Сайгон» никогда не был ни удобным, ни красивым. В отличие от французских кафе, он был весьма антиэстетичным местом. Это была замедленная версия забегаловки быстрого питания. Стоя здесь в очереди, ты должен был становиться частью сайгонского общества. Ничем не ограниченный формат стояния и сидения в этом пространстве задавал новый стиль общения. «Сайгон» был уродливым и обыденным. Здесь было идеальное место для ленинградской субкультуры, которая обживала дворы, коридоры и углы в коммунальных квартирах, где ленинградцы могли предаваться своим петербургским мечтаниям. Антиэстетические интерьеры подчеркивали ленинградское чувство иронии.

Легенды окружают название кафе. Оно появилось во время войны во Вьетнаме, когда слово «Сайгон» часто появлялось в советской прессе как воплощение декаданса и капиталистического зла. Согласно одному из слухов, это имя было вдохновлено антивоенным романом Грэма Грина «Тихий американец», который был опубликован в те годы, а по другой версии — из-за ворчания работавшей здесь уборщицы, которая слишком много слушала советское радио: «Здесь грязно, как в Сайгоне»[389].