Так что Нипиза три дня усердно трудилась над новым платьем и в день рождения предстала перед Пьеро в таком туалете, что у того дух захватило. Она соорудила себе высокую прическу, сложную, будто корона, как научила ее Ивонна, младшая из англичанок, и вдобавок воткнула в блестящие черные завитки темно-красный цветок кастиллеи. Под этой прической сияли глаза, алели губы и щеки – а дальше было чудесное красное платье, подчеркивавшее все изгибы ее тоненькой фигурки, платье того фасона, который два года назад был в большой моде в Нельсон-Хаус. А под платьем, едва прикрывавшим колени – то ли Нипиза забыла, какой длины должна быть юбка, то ли материи не хватило, – виднелись
–
Пьеро сильно переменился. Последние три дня Нипиза была до того увлечена шитьем, что не заметила этой перемены, да и сам Пьеро старался не показывать виду. Путешествие на станцию Лак-Бэн и обратно заняло у него десять дней, и он принес Нипизе радостную весть, что месье Мак-Таггарт сильно занемог
Именно от этой мысли лицо его становилось холодным и жестким, а глаза вспыхивали. И он думал об этом весь день рождения Нипизы, хотя ее смех был для него как песня.
В тот день к ним пришел с юга Макдональд, правительственный картограф. Был он седой, косматый, умел хохотать от души и обладал чистым сердцем. Он пробыл у Пьеро два дня. Макдональд рассказал Нипизе о своих дочерях, оставшихся дома, об их матери, которой он дорожил превыше всех земных сокровищ, а когда он отправился дальше на розыски границы распространения сосны Банкса[37], то сделал фотографии Ивы, какой увидел ее в день рождения – блестящие волосы, уложенные в высокую прическу со сложными завитками, красное платье и туфельки на высоких каблуках. Негативы он забрал с собой и пообещал Пьеро, что когда-нибудь привезет им отпечатки. Так причудливо и невинно с виду плетет судьба подчас сети трагедии.
* * *
После этого долгие недели жизнь на Грей-Лун текла тихо и мирно. Для Ба-Ри то были чудесные дни. Поначалу он остерегался Пьеро. Потом приучился терпеть его и наконец признал за ним право обитать в хижине наравне с Нипизой. Но настоящей хозяйкой для него стала Ива, и за ней он следовал тенью. Пьеро эта привязанность доставляла глубочайшее удовольствие.
– Ах, вот бы через несколько месяцев он вцепился в глотку месье комиссионеру, – пробормотал он как-то раз.
В сентябре, когда Ба-Ри сравнялось полгода, он уже догонял размерами Серую Волчицу – коренастый, поджарый, с длинными зубами и широкой грудью, с челюстями, которые могли перегрызть кость, будто сухую ветку. Он всегда и везде следовал за Нипизой. Они вместе купались и в лесном озере, и в ручье на дне оврага. Поначалу Ба-Ри пугался, когда Нипиза ныряла с края обрыва, с того самого места, откуда столкнула Мак-Таггарта, но через месяц она уже научила Ба-Ри прыгать следом за ней с двадцатифутовой высоты.
Был конец августа, когда Ба-Ри увидел первого своего сородича, кроме Казана и Серой Волчицы. Летом Пьеро отпускал ездовых собак вольно бегать по островку посреди озера в двух-трех милях от хижины и дважды в неделю ловил сетью рыбу для них. Один раз, когда он отправился навещать собак, Нипиза пошла с ним и взяла с собой Ба-Ри. Пьеро прихватил длинную плеть из кишок карибу. Он думал, будет драка. Но ничего не произошло. Ба-Ри заодно со сворой набросился на рыбу и ел вместе со всеми. Пьеро был несказанно доволен.
– Отличная ездовая собака из него получится, – посмеивался он. – Давай на недельку оставим его со сворой, моя Нипиза.
Нипиза с неохотой согласилась. Пока собаки увлеченно ели, они отправились домой. Каноэ отплыло уже далеко от берега, когда Ба-Ри обнаружил, как его провели. Он тут же прыгнул в воду и поплыл за ними, и Ива помогла ему забраться в лодку.