Бои местного значения

— Слышите, как в нос шибает, ровно закваской из кадушки, — сказал мне Маркин. — Лучше бы там, в чистом поле, чем здесь… Провалишься целый и невредимый, и пузырей никто не заметит.

— Что за разговоры? Тащи сюда волокушу.

Маркин сразу же пополз назад, а я вперед по следу. Впереди Безрученко не было видно. Я прислушался. Слышно было лишь, как метет снег, как его крупинки ударяются о тоненькие стебельки кустов, выступавших из-под рыхлого наста. Кругом кромешная мгла. Меня и самого на какое-то время охватило сомнение: а не движемся ли мы по кругу.

Я дополз побыстрее и скоро наткнулся на Безрученко.

— Далеко еще?

Безрученко молчал. Я понял, что ничего определенного он сказать не может. Он поднимал голову и прислушивался. А мне пришло на ум, как однажды я заблудился зимою в тумане. Ходил тогда я по кругу и никак не мог выбраться из этого заколдованного места, хотя и был ограничен довольно заметными ориентирами, пройти мимо которых было невозможно. Но не они тогда меня выручили, а неожиданно пропевший в ночи петух. Теперь на петушиное пение надеяться не приходилось. Правда, кругом не умолкала перестрелка, но сориентироваться по ней было трудно. Со всех сторон доносилось пулеметное «та, та, та…» и автоматное «трр… трр…».

Как только подполз Маркин с волокушей и доложил, что вся группа следует за нами, я приказал им вдвоем ползти до тех пор, пока они не почувствуют под собой твердую землю. Там должны начинаться воронки, в которых сидела окруженные.

Казалось, что болоту не будет конца и края. Я взобрался на кочку, но она под тяжестью тела закачалась и стала оседать. При одной только мысли, что можно провалиться в бездонную, вязкую тину, из которой не выбраться, бросало в жар.

— Земля, — прохрипел Безрученко мне на ухо, так, словно он увидел берег с корабля после кругосветного путешествия.

Я не сразу понял, что он имел в виду, но сказал:

— Тогда пошли.

— Куда?

— Прямо.

— Вперед? Вправо? Влево?

— Это у тебя надо спросить.

Мы встали и пошли в том направлении, как и ползли. Шедший справа от меня Маркин вдруг куда-то провалился, исчез с поверхности. У него вырвался какой-то вопль от неожиданности. Вслед за этим грохнул близкий выстрел.

— Это они, — сказал Безрученко.

— Ты уверен?

— Они.

— Ползи вперед и скажи, чтобы не стреляли.

Маркин выбрался из воронки. Значит, болото осталось позади.

— Не стреляйте, братцы, — уловил я голос Безрученко.

Но, наверное, не только до меня донеслись эти слова. Недалеко от нас взвились вверх ракеты, ударили пулеметы. Надо было выждать, не дать обнаружить себя, и немцы успокоятся. Вся группа замерла в снегу. Как только погасли ракеты, я вслед за Безрученко свалился в воронку.

— Что-то я тебя не знаю, — сказал мне командир батальона капитан Кулаков.

— Не встречались. Теперь будем знакомы. Сколько тут вас?

— Адъютант батальона, командир пулеметной роты, фельдшер, связист, мой ординарец и я. Половина в соседней воронке.

— Раненые есть?

— Один. Командир роты…

— Ползти может?

— Нет.

— На волокушу его. Подкрепляться будем на болоте. Маркин, вперед, будешь за штурмана. За тобой волокуша, а потом весь батальон. Остальным — как ползли. Безрученко назначаю замыкающим. Идем по тому же следу. Пошли!

Говорили шепотом. Казалось, ничем себя не выдали. Эвакуация батальона проходила без всякой заминки. Все команды исполнялись с полуслова. Но где-то у самого края болота столпились у снежной борозды при свете повисшей ракеты. Пулеметная очередь настигла фельдшера и адъютанта батальона. Оба были тяжело ранены. Я торопил быстрее уходить, но потребовалось время, чтобы уложить фельдшера на волокушу, а адъютанта на плащ-палатку. Прошуршали первые мины. Все было вокруг немцами пристреляно, но мины рвались в стороне. Снежная мгла выручала нас, но торопил близкий уже рассвет.

Обратный путь облегчался тем, что уже не приходилось искать дорогу на ощупь. Она у нас была обозначена ориентирами вдоль всей борозды. А подкрепляться на болоте так и не пришлось.

В блиндаж к командиру полка мы с Кулаковым зашли, когда уже стало рассветать. Я доложил о выполнении задания. Полковник обнял Кулакова, потом усадил его и долго рассматривал заросшего, оборванного, почерневшего от холода и грязи.

— Ну ничего, теперь все позади, — успокаивал его полковник, видя, как он напрягается, чтобы сдержать себя после всего пережитого. — В медсанбат всех, на отдых и на лечение.

— Какие потери в группе? — спросил меня полковник.

— Двое раненых, легко. Один пропал при возвращении. Может, еще выберется из болота. Ранен фельдшер и скончался по дороге старший адъютант батальона Анисимов.

В блиндаж зашел Гребенщиков.

— Как у тебя с потерями?

— Убит один, трое раненых.

— Да… — с горечью протянул полковник. Закурил папиросу. — Вот какие дела.

Он долго молча ходил по просторному блиндажу. Мы стояли и ждали. Потом остановился против меня, обвел всех глазами и устало сказал: — Всем отдыхать.

— Товарищ полковник, разрешите все, что мы брали с собою, раздать участникам операции? Все промокли, замерзли, устали, — спросил я командира полка.

— Раздавай, раздавай, — заслужили.