Бои местного значения

Вместе с ним передо мною стояла санинструктор дивизиона — Зина. Она была единственной женщиной в нашем расположении. Всем она казалось необыкновенной красавицей в короткой облегающей юбке и аккуратных сапогах. Все курсанты втайне завидовали тем, с кем она разговаривала. К нашему брату она относилась свысока и не замечала нас. Из-за нее, как во времена мушкетеров, шла скрытая борьба между командиром взвода лейтенантом Ершаковым и Самсоненко. Об этом прямо поговаривали в дивизионе. Зина предпочла лирически настроенного Ершакова, влюбленного в свою довоенную профессию лесничего. Деваться им было некуда, вот они ходили по лесной просеке, как по парку, заодно проверяя посты. Когда они ушли, я снова остался наедине с темнотой в лесу.

На посту время тянется ужасно медленно. Какие только мысли не приходят в голову! Только они отвлекают от ожидания смены. Уже в который раз я перебирал в голове каждую строку письма из глубокого тыла от своей знакомой девушки. Мы с ней учились в разных школах, а жили в одном доме. Я на первом этаже, она — на третьем. Встречались каждый день по нескольку раз во дворе, но она писала мне записки, которые приносил ее младший брат. Вместе с ней мы ходили в кино, гуляли по улице, однажды даже в дождь, молчали. В письме она писала, что эвакуировалась с семьей, работает секретарем в сельском Совете на Алтае. Робкие ее намеки а воспоминания бередили мне душу в прифронтовом лесу. Оба мы после первого года войны неожиданно стали взрослыми.

* * *

Для сдачи экзаменов нас возвратили из прифронтового леса в город с петровскими каналами, где начинали учебу на курсах. Наступил декабрьский день, когда построили дивизион и зачитали приказ командующего войсками фронта о присвоении нам звания младшего лейтенанта.

— Товарищ старшина, — сказал перед строем командир дивизиона, — вручить командному составу знаки отличия!

Старшина обходил строй с мешочком, похожим на кисет, и каждому вручал по два зеленых кубика.

Вечером мы шли в городской театр на концерт. Фронтовая бригада очень старалась. Мы дружно аплодировали исполнителям «Синего платочка», «Вечера на рейде», сцен из оперетт и тем, кто читал фронтовые стихи молодых поэтов, служивших в редакциях газет нашего фронта.

На следующий день мы уезжали на фронт. В новых полушубках, строем шли по городу на станцию. Впереди гремел оркестр. В тупике нас ожидали теплушки. Они были раскрыты настежь, и в них гулял ветерок, разметая по полу и нарам снежную пыль. Чугунные печки безжизненно стояли посреди вагона. Оркестр все еще играл марш, а мы уже обживали промерзшие насквозь вагоны. Около вагонов стояли наши командиры, преподаватели. Они ждали отправления эшелона. Мы возвращались на фронт в свои армии, как домой после отпуска.

— Ждем вас в Берлине, — кричал из вагона Леонид преподавателю, военному инженеру.

В ответ тот погрозил ему дружелюбно пальцем. Мы все полюбили этого высокого, стройного подполковника за глубокие знания и высокую интеллигентность, достойную военного инженера. На последнем занятии в лесу он напомнил нам о давнишнем споре между инженерами и артиллеристами.

— Инженеры всегда стремились построить сооружения так, чтобы их не разбили артиллеристы, а артиллеристы стремятся к тому, чтобы разбить все то, что строят инженеры, Не забывайте об этом. Всего вам доброго. Встретимся в Берлине за чашкой чая!

Заскрипели вагоны, поезд медленно удалялся от городка, где мы пробыли почти четыре месяца войны. За это время пришел праздник и на нашу улицу — под Сталинградом нашими войсками добивалась окруженная группировка гитлеровцев.

Как только уплыли в зимнюю даль последние дома городка и все расселись на нарах, в теплушке выявился рассказчик, заставивший замолчать самых искусных острословов, состязавшихся наперебой под гогот всего вагона. Все притихли. Никто не смел нарушить тишину. Учитель литературы пересказывал «Мартина Идена» Джека Лондона. Меня поразило не только мастерство рассказчика, но и его удивительная память. Он помнил мельчайшие эпизоды из жизни героя и передавал их спокойным бархатистым голосом, без запинок и лишних слов-сорняков, словно он не пересказывал, а читал страницу за страницей.

Когда он закончил, его стали просить рассказать еще что-нибудь. Он не отказывался. И каждый из тех, кому довелось ехать в нашем вагоне, стал как будто богаче мыслями и представлениями о жизни, о добре и зле.

* * *

Поезд остановился в сумерках в Осташкове. Мы выпрыгивали из вагонов прямо в пургу. Ветер обжигал лицо. Кругом было пусто. Ни одного строения. Все разбито и сожжено. Начальник станции ютился где-то в землянке. Только наш эшелон на снегу напоминал о существовании железнодорожной станции. Уйдет отсюда поезд, и останется голое место, занесенное снегом.