Позже из разговоров, когда мы уже лежали на хвое на равных с хозяевами землянки, узнали, что комендант не зря сидит с автоматом у входа.
В углу, в шинели без ремня, лежал старший лейтенант приговоренный военным трибуналом к расстрелу за то, что оставил на какое-то время роту, которой командовал, — в самый разгар боя его не оказалось на месте… Нам не случалось еще лежать на одних нарах с осужденным на смерть. Тихонравов порывался выговорить ему. Комендант начинал кашлять. Осужденный оправдывался, тяжело вздыхал, просил поверить ему.
— Ты в своем уме был? — наступал на него Тихонравов.
— Сам не знаю, как вышло.
— Брось ты…
— Струсил, — вмешался я, чтобы подвести черту под дискуссией, которой не было видно конца.
Комендант разразился страшным кашлем. На какое-то время разговор утих. Послышалось завывание снаряда в вслед за тем близкий разрыв. За ним последовал второй, третий… Одиночные разрывы через равные промежутки времени врывались в землянку.
— Пошел долбить, — заметил комендант. — Теперь на всю ночь.
По его словам, каждый день с наступлением темноты начинается этот обстрел. Обстреливалось одно и то же место. Снаряды не долетали до расположения штаба полка, а посылались, видимо, сюда, на небольшую возвышенность в лесу, где были разбросаны штабные землянки.
Арестант опять заговорил. Вчера, после заседания трибунала, он обжаловал приговор и надеялся, что расстрел ему заменят штрафным батальоном. Он все время говорил сам с собою об одном и том же, хотел услышать поддержку от нас. Только один солдат высказал свое мнение.
— Зачем его стрелять? Винтовку в руки — и пусть искупает свои грехи!
— Я об этом и прошу, — сразу оживился осужденный.
— Хватит. Помолчи, — прервал его комендант. — Раньше надо было думать. Каждый будет убегать, что из этого выйдет…
Все замолчали. Я удивился откровенности и будничности этих разговоров в землянке. Невольно вспомнил «Овода» — меня когда-то потрясли страницы его последних дней в камере — и при этом поймал себя на мысли, что арестант в нынешнем случае не вызывал у меня никакой жалости. Обстоятельства тут были другие.
Рано утром, еще в темноте, мы отправились с Тихонравовым по просеке к походной кухне за завтраком. Стали с котелками в очередь. На утреннем морозе из котла валил густой пар. Повар не спеша наливал в котелки суп. Кухня стояла ближе к тому месту, где всю ночь и утро ухали снаряды. Все мы с тревогой посматривали по сторонам, а повар вовсе не обращал внимания на близкие разрывы и не спеша помешивал пахучий суп в котле. Один снаряд разорвался совсем близко.
— Вот черт, — кто-то выругался в очереди. — Нужно же угодить прямо под ноги!
— Где-то ж ему надо упасть, — заметил спокойно повар.
— Наливай там побыстрее.
— Не торопись, успеешь.
— Как сказать. Не хотелось бы натощак умирать!
После завтрака мы получили у помощника начальника штаба карты и разошлись в разные стороны. Я пошел к соседу слева, а Тихонравов к соседу справа, в тот самый полк, в котором я служил до курсов.
Командный пункт соседнего полка я нашел в лесу, метрах в пятистах от переднего края. В блиндаже собралось много офицеров. Все они толпились у стола. Одни докладывали о готовности, другие уточняли обстановку, получали дополнительные задачи, третьи все еще отстаивали свою точку зрения, спорили. Без конца пищали телефоны, тут же с кем-то связывались радисты по рации. Я доложил о прибытии и стал прислушиваться к докладам и распоряжениям и таким образом входил в обстановку на участке соседа. Время тянулось медленно. Оставалось минут пятнадцать до начала артподготовки, я вышел из блиндажа. Метрах в двадцати на высокой сосне размещался НП командира полка. На крохотной площадке из жердей, выложенной мешками с песком, сидел наблюдатель. Он видел в бинокль весь передний край полка. К наблюдателю тянулись телефонные провода. Саперы спешно подтягивали приставную лестницу к сосне для начальства. Вдруг немцы массированным огнем накрыли район расположения командного пункта полка. Я видел, как прямо надо мной вверху блеснул красный огонь разрыва. Во все стороны брызнули осколки. С головы капитана-сапера, сидевшего рядом со мною на поваленном дереве, слетела на снег шапка, и капитан стал заваливаться на спину. На голове его мелькнула страшная зияющая рана. Все это произошло в одно мгновение, я даже не успел наклонить свою голову.
Подбежали саперы, которые возились с лестницей, зачем-то подхватили капитана, но потом тут же опустили на снег, подобрали шапку и накрыли его лицо. Кто-то настойчиво звал их к лестнице. Я помог саперам прикрепить ее к дереву и забрался по ней к наблюдателю.
Мне хотелось взглянуть оттуда на передний край.