«Блудный сын» и другие пьесы

З о ф и я (подходит к столу). Не обращайте внимания! Наш приятель любит пошутить чего бы это ни стоило. Мы приветствуем вас! Я племянница, в этом доме выросла, словно бы была дочерью, вы ведь знаете, какое у дяди сердце… Вы меня не можете помнить, я была тогда совсем маленькой.

О т е ц. Это наша Зофия. А это Мира, моя дочь.

Мира кивает, но остается сидеть, они с Ветриным образуют свою группу; последующий разговор ведется в двух планах.

З о ф и я (поспешно, будто что-то вспомнив, хватает со стола бутылку коньяка и большой фужер, наливает). Вам надо согреться, оставьте вино! Смотрите, это как раз то, что нужно!

В е т р и н (тихо смеется). Быстро она его раскусила!

М и р а. А ты что выпьешь?

В е т р и н. Ну, у меня есть жизненные силы, к тому же я предусмотрителен.

Б у б н и к. Спасибо! Я не помню вас, это понятно, но зато помню, как детские ножки семенили над бункером. Топ-топ-топ, такой приятный и нежный звук, иногда слышался смех или плач. Коньяк для меня действительно более подходящий напиток!

О т е ц. Коньяк — напиток мужчин!

З о ф и я. Только не для тебя, дядя! (Бубнику.) Съешьте что-нибудь, прошу вас! Положите себе сами!

Б у б н и к. Вы знаете, я ем немного…

В е т р и н (едко, через плечо). Мартин Крпан[19] сказал: «Господа все мало едят».

Б у б н и к. Я к господам не отношусь!

В е т р и н. Ну так ваши потомки будут. Теперь это быстро.

Томительная пауза. Бубник удивлен; Отец оперся на стол, Зофия накладывает закуску гостю на тарелку. Разговор на переднем плане.

М и р а. Опять у меня руки отекают. Сегодня снова будет дождь.

В е т р и н. Не думай, что меня сразит молния!

М и р а. Не думай, что это так уж невозможно! Ты пробежал крышу, под которой мог переждать ненастье.

В е т р и н. Не всякой крыше следует доверяться.

Два новых гостя незаметно появляются у дома. Л е в е ц, тощий, юркий человек, по виду чиновник на пенсии. Через руку переброшена большая кружевная скатерть. За ним  Р е з к а, она в типичном для старых барышень синем платье с белым воротничком; под мышкой деревянная коробка. Отец оборачивается к ним.

Л е в е ц. Стыд и срам, господин учитель, и ничто нас не может оправдать, мы знаем, что вы за человек, какое у вас сердце, как вы рассудительны; вы всегда понимали нас до того, как мы открывали рот; давали отпущение до исповеди, а вместо наказания награждали конфетами. Прошел не один год, и не два, и не три, десятилетия минули, время пролетело, а нас все нет и нет! Мы не посещали вас из-за собственной халатности. Не приходили потому, что в каждом из нас дремлет бестия, и мы прятались по своим конуркам, как псы. Способны ли вы простить нас? Всю жизнь вас переполняли добродетели, а такие люди обиду не держат. Моя жена вязала эту скатерть, и, пока она трудилась над ней, я рассказывал ей о вас. Примите этот подарок, прошу вас! Да, Левец забывчив, но Левец не забывает! (Закончив тираду, протягивает Отцу скатерть.)

Отец стоит словно завороженный.

Р е з к а (выступает вперед и, показывая на Левца, объясняет). Мы встретились на остановке и решили, что отправимся к вам вместе. А почему бы нет! (Берет в руки коробку.) Вы помните эти гусельки? Я лежала при смерти, все только головой качали: «Эта девочка до утра не доживет!» А вы пришли и положили на стул рядом со мной эти гусельки и сказали: «Вот тебе, Резка, гусельки, когда-нибудь научишься играть!»

О т е ц. Ой, Резка!

Р е з к а. Может, сегодня вам будет приятно это услышать, вспомнить старое. Желаю вам всего наилучшего!

О т е ц (заметно, что он толком не знает этих людей, хотя тронут; обнимает Левца, затем Резку). Эх, друзья, какой вы мне устроили праздник! Как я счастлив!

З о ф и я. Посмотри, дядя, солнце выглянуло из-за липы, чтобы поприветствовать нас!

Действительно, луч света освещает стол. Зофия подходит к новым гостям, обнимает их. Бубник кланяется. Никто никого не представляет. Разговор на переднем плане.

В е т р и н (едко). Явились добродетели, чтобы поддержать нашего праведника!