М а р г е р и т а. Я не слепая! Пожалуйста, помни это! Я не глухая! Ломаешь пальцы перед лицом, совсем похож на могильщика, и глаза у тебя белые, а на губах — пена. С полночи до утра. Кровь распирает тебя, как молоко роженицу!
Ф е л и п е. Перестань! Ты просто придралась к истории о графе Васкесе…
М а р г е р и т а. Сыновья графа Васкеса!.. Я знаю, почему ты о них рассказывал! Твой сын все еще слоняется по комнатам…
Ф е л и п е. Оставь!.. Я не хочу слышать имен! Ты не имеешь права!.. Чего тебе вообще надо от меня?
М а р г е р и т а. Разумеется, права я не имею!
Ф е л и п е. Я дал тебе больше, чем обязан был дать! Кто теперь здесь госпожа?
М а р г е р и т а. Я. Над покойниками. Пьяницами. Тенями. Потому что ты уже никому не можешь быть господином. Кому, ну кому ты здесь господин?! Может быть, тени своего сына, своего единственного любимца…
Ф е л и п е. Нет!
М а р г е р и т а. «Принеси еду к двери, девка, и убирайся прочь!»
Ф е л и п е. Молись вместе со мной! Это та граница, до которой простираются права испанской женщины. С незапамятных времен этого им хватало. Теперь ты испанка!
М а р г е р и т а
Ф е л и п е. Это твои слова! Я этого не говорил!
М а р г е р и т а
Ф е л и п е. Куда ты, в конце концов, метишь? Не знаешь! Мальчик однажды сказал, что ты меня ненавидишь. Я точно помню его слова и твою обиду…
М а р г е р и т а. Он так сказал, и это правда!
Ф е л и п е. Так оно и есть. И что теперь нам делать? Я убил всех твоих близких, однако же ты легла в мою постель и осталась в ней…
М а р г е р и т а. Верно! Первый год ты казался мне кровавым зверем, когда ложился рядом…
Ф е л и п е. Без сомнения!
М а р г е р и т а. Потом настал момент, и что-то случилось: я словно переломилась надвое. Уступила. Отдалась. Омела обвилась вокруг дуба. И ты прекрасно сказал: Иисус простит всем, все мы окажемся на его ладони…
Ф е л и п е. Я и сейчас так говорю!
М а р г е р и т а. Фелипе! Ох, Фелипе!..
Ф е л и п е. Пожалуй, было бы хорошо, если бы ты сказала, верила ты этому или не верила.
М а р г е р и т а. Верила! И принадлежала тебе больше, чем самой себе. И еще: я хотела родить. Я отдавалась тебе всегда и везде, я раскрывалась перед тобой, насколько могла, только бы зачать ребенка…
Ф е л и п е. К чему слова? Я сказал тебе и повторяю: молись со мной! Когда я вернулся с Суанцей, ты неистово боролась за то, чтобы мы замуровали себя в этом крохотном мирке. Мальчик поэтому и ушел…
М а р г е р и т а. Он ушел, я осталась с тобой. А я чуть-чуть больше, чем ничто. Я не знала, вот в чем моя беда… Мы живем рядом, но далеки друг от друга.
Ф е л и п е. Кто научил тебя этой премудрости?
М а р г е р и т а. Ты многому меня научил! Ты, мой господин! Прошло немало лет… Наверное, я была неглупой, научилась связывать слова. И это все!
Ф е л и п е. Это много!
М а р г е р и т а. Это ничто!
Ф е л и п е. Смотрю я на тебя и не могу понять, и спрашиваю себя: неужели люди беспрерывно меняются и до такой степени, словно стирают целые куски собственной судьбы и даже свое лицо… Какой же тебе представляется жизнь, женщина?!
М а р г е р и т а. Сказать тебе?
Ф е л и п е. Скажи!
М а р г е р и т а. Мы заперты в темном подвале. Не видим друг друга. Наталкиваемся друг на друга. Ненавидим друг друга, потому что не видим друг друга. Тьма изо дня в день густеет, а ненависть — чернеет. Вот так!