«Блудный сын» и другие пьесы

Ночь вокруг. Ночь! Растет!
Приди!
Ты придешь! Ох, нет!
Тлаксакана! Тлаксакана!
О белый конь! Белый бог! Белый конь!
Хуанто-о-о-к! Золотой!
Тлаксакана! Черная гора!
Кожа! Роза! Спет луны!
Черный шар с зеленым сердцем!
Хуанто-о-ок!
Черная темень и ночь!
Нет на деревьях птиц!
О белый бог! О белый бог!
Залита кровью роза!
Тлаксакана! Тлаксакана!

Песня затихает. Отзвуки ее какое-то время еще звучат в коридорах и на лестницах дворца. Индейцы стоят в тени, неподвижные. Маргерита поворачивается. Она оставалась на авансцене, но пьяные, возбужденные индейцы не замечали ее. Затем она направляется к соотечественникам, однако не прямо, а по кривой; широкие, размашистые жесты, словно хочет кого-то заколоть; из груди вырывается тяжелый вздох.

М а р г е р и т а. Уходи! О-о-о-о! Ты! И ты! Уходите! О-о-о-о! Тлаксакана! Собачьи дети! Сгиньте с глаз моих! Хуанток, ох!.. Псы! (Останавливается. Поворачивается к ним спиной. Сгорбилась, дрожит мелкой дрожью.)

Пауза.

Б а л т а з а р. Снимите костюмы, братья! Можете идти!

К а э т а н а. На веки веков! Аминь!

Индейцы снимают с себя все, что незадолго перед этим на них надел дон Балтазар: плащи, накидки, шлемы, серебряные миски. Исчезают неслышно, один за другим. П е д р о  и  П а б л о  идут за ними. Топот босых ног в коридоре. Маргерита садится. За ней Балтазар. Треугольник. Каэтана наливает себе вина.

Б а л т а з а р (глухо, медленно и очень странно, словно он безгранично устал). Эти люди — чертовски горячий пепел, и все-таки они будут стоять за стеной до самой ночи и ждать моих петушков…

К а э т а н а. Так отправляйся за ними!

Б а л т а з а р. Нет! Я просчитался. Моя попытка обернулась против меня; я не вижу никакого смысла…

К а э т а н а. Ты разыгрываешь кровавые комедии, но я-то знаю, что кровь падет на тебя!

Б а л т а з а р. Уже пала! Ты пьешь. Пьешь ты, а у меня болит желудок. Наши повара готовят на сале, и наш сад зарос сорняками. Не хватает свежей пищи. В детстве у меня была курица, которая несла яйца только для меня. Белая как снег… Когда я покидал Испанию, она была еще жива. А у тебя тоже?..

К а э т а н а. Что?..

Б а л т а з а р. У тебя тоже была своя курочка?..

Каэтана не отвечает.

(После паузы.) Воистину неудачная попытка, с таким же успехом можно толочь воду в ступе или загонять ветер в бутылки… Господа адмиралы утверждают, будто земля круглая… Догоняешь человека и никак не догонишь. Никогда не можешь увидеть его лицо. Даже лицо индейца! Надеюсь, ни одна из вас не станет мне напоминать, что человек создан по образу и подобию божьему. Нет? Нет! Каэтана! Тебе не кажется, что я уже созрел для святой инквизиции?

Каэтана не отвечает.

Возможно, это было бы хорошо для меня — гореть… Гореть или гнить — вот две возможности, две правды. Свеча горит, святой горит… Я гнию. Все мы гнием.

К а э т а н а. Говори о себе! Я не гнию! А твой отец всегда горел!

Б а л т а з а р. Ого! Теперь ты видишь его совсем другим?!

К а э т а н а. Да! Я ошибалась…

Б а л т а з а р. Если он до сих пор не сгорел, то не сгорит вообще; он тоже сгниет, здесь, вместе с нами.

К а э т а н а. Нет!

Б а л т а з а р (не отрываясь смотрит на жену. Очень серьезно, заинтересованно говорит). Ты не представляешь себе, что бы я дал, только бы это было правдой!..