Блокада

На столе еще остались крошки, особенно много их было в трещинах. Саша слюнявил палец, нашлепывал крошки и отправлял их в рот. Дмитрий выковыривал их из трещин ногтем. Потом хозяйка поставила на стол три стакана и полную миску капусты. Глаза у «деток» заблестели, сочная капуста захрустела на зубах, и через минуту ее не стало. «Тетенька» глядела на них юмористически: смеясь сквозь слезы, ее белые тяжелые груди жарко вздымались, распростанные в старом дырявом платье.

– Боже, как уплетают!

Выпили еще по стакану, и с первым литром было покончено. Приступая ко второму, хозяйка поставила перед осоловевшими гешефтмахерами еще одну миску капусты, причитая:

– Господи, Боже мой, хлебушка-то у нас нет, как жаль.

Друзья оживленно обменивались впечатлениями.

– Так засолить капусточку могла только моя мама, изредка недовольная советской властью из-за неурожая в огороде.

– А я никогда не думал, чтобы от такой кислятинки на душе становилось так сладко-сладко…

– Я в ваши годы еще слаще была, – вдруг сказала хозяйка.

– Да вы и сейчас ничего себе, – польстил Саша.

– Себе – не вам. Сколько ж вам дать с собой? И в чем? Она же потечет.

– Ничего. Потечет, потечет, да и замерзнет.

– И то правда. Ну, я полезу в подвал. Кто нибудь помог бы мне. С полпудика дам. – Саша пошел с ней. Вернулся только через полчаса, раскрасневшийся, чем-то недовольный:

– Поди-ка ты теперь. Я устал, да и не получается у меня ничего.

– А что ж там делать? Бочки ворочать?

– Да, бочку ворочать…

Подвал был жилой, как комната, с буржуйкой, столом и кроватью. На ней, на пестром лоскутном одеяле сидела добрая женщина:

– Иди, иди, голубок, не бойся. Капуста подорожала нынче.

Провожала она их ласково, приглашала еще, советовала:

– Только не по мосту прите, а по низу, по льду. Я и то удивляюсь, как это вас патруль не задержал? Ведь здесь еще с осени фронт, и с тех пор штатским типам запрещено появляться.

Возвращались все же снова по мосту под сплошным обстрелом. Падали, поднимались, шли – пьяные. На том берегу их встретил военно-морской патруль, но пропустил молча: слишком уж у них был по-блокадному приличный вид: не в меру худы, в меру оборванны. Самое страшное было позади, а мешочек с капустой давно уже стал куском льда, но согревал сердце. Саша бодро напевал:

– Мы по бережку идем,
Песню Сталину-солнышку поем.
Ой да ая-яй-да!..

– Молчи, – одергивал его Дмитрий, – или опять хочешь накликать снаряды на нашу голову? И не думай, что я тебе прощу сегодняшнюю историю. Сам влип, и меня втравил.

– А что ж было делать, – оправдывался Саша, – она пригрозила, что если ты не придешь, не даст капусты. И вообще это тебе за мою окопную любовь. Смеется тот, кто смеется, подумав: над чем смеяться и зачем!

– Хорошо, – примирился Дмитрий, – спишется за счет войны, капусты и спирта. Пьяные все же были. Только смотри, никому не рассказывай…

Но разве мог Саша удержаться? Сначала его все коммунары слушали молча и недоверчиво, потом подняли такой веселый шум, что старушка пришла спросить, не нашли ли котенка. На радости дали ей немного капусты, предложили и спирту, но она отказалась: «Нельзя, детки, Рождественский пост».

Больше всех восхищался Бас, всегда склонный отмечать успехи других:

– Вот это – добытчики! Сказать-признаться, и в моей практике такого не было. И спирт сами ополовинили, и капусты достали, и с тетенькой развлекались, а главное – «явку» организовали. В другой раз я поеду один.

– Пошляки, шалопаи и хамы, – сказала Сара и, дожевав комок капусты, поднялась уходить. – Хотела остаться у вас ночевать, но теперь – ни за что.

Ее не удерживали – знали, что завтра все равно придет варить щи. Бас сказал ей вслед:

– Никого не бойся, кроме меня, а я так и так на тебе когда-нибудь женюсь.

Но Сара не пришла ни на следующий день, ни через неделю. Она пропала.

Дмитрий ушел к сестрам, взяв с собой немного спирту и капусты. Еле дошел и слег. «Прострел» не давал покоя, или поход за капустой по такой «густо пересеченной местности» не прошел даром.

По утрам Тамара ходила за хлебом в сестрин магазин. Нина всегда отпускала ей хлеба вдвое больше, чем полагалось по талонам, сама же не имела права выносить из магазина ни куска.

Ели раз в день. Весь хлеб (500 граммов) Тамара «вбухивала», по ее выражению, в тюрю, т. е. крупно крошила его в миску с теплой водой и густо солила. Вечером пили «чай» – кипяток с солью, изредка с конфетами.

В первые дни блокады мало кто думал о том, что не станет хлеба и будут умирать с голода. Все спешили запастись солью, благо, что в магазинах ее было полно и стоила она копейки. Соли хватило на всю блокаду. Она и погубила многих. Ее ели, как хлебные зерна, пили воду, опухали.