Блокада

– Энгельс, которого я всегда считал выше Маркса, сказал, что бытие определяет сознание. В моем детстве сознание определялось также битием. Теперь не только сознание, но и вся жизнь определяется добытием. Чем больше мы добудем, тем дольше живы будем. Поэтому я и предлагаю Митькин проект добычи капусты в обмен на спирт принять к исполнению. С верой в наше правое дело, с надеждой на успех, под чутким руководством Алкашки, а также партии и правительства, – я ставлю на кон свой еще целый литр и вызываю на соцсоревнование по спиртосдаче вас всех! – Бас тяжело вздохнул, – ему все же не хотелось отдавать спирт, – сел на кровать.

И всем не хотелось, но все согласились, как с делом государственной важности. Только осторожный Вася Чубук посоветовал не рисковать всем запасом спирта, а «выделить на это дело» не больше двух литров. Все с ним охотно согласились, а Сеня Рудин добавил:

– Тем более, что какая-то девчонка когда-то рассказала ему, Алкашке, про какие-то бараки за Володарским мостом. Может быть их уже давно снесли, эти бараки, да и мост тоже?

– Ну, ладно, смотри, как бы тебя тут самого не снесло, – обиделся Дмитрий.

На этом утреннее «производственное совещание» закончилось, а поход Дмитрия и Саши за капустой начался.

До моста дошли только в полдень и остановились в нерешительности. Очевидно, сам мост был под обстрелом: снаряды рвались близко на берегу и в реке, кромсая лед. Танковая колонна остановилась, и танки расползлись в разные стороны. Колонна машин повернула обратно. Пешеходы остановились и попрятались в подворотнях.

– Ну, это часа на два зарядил! – с досадой сказал Саша. – Что будем делать, Митрич? Ждать? Веером начинают крыть.

– Если веером, то в нас угодить могут. Подождем немного и двинем напропалую. Не пустыми же возвращаться.

Саша вскрикивал после каждого близкого разрыва:

– Недолет!.. Перелет!.. Избушка – дым… Барак – прах… Не наш ли Алкашка?

– Нет. Наш дальше, за поворотом шоссе. И не забудь: красные ставни.

Вскоре обстрел прекратился. По мосту прошло два десятка танков, колонна автомашин и несколько пешеходов.

Подойдя к мосту, Саша гордо посмотрел в сторону фронта, поднял руку и звонко скомандовал:

– Вперед! За капусту! За Ста… – и поперхнулся.

– Богохульник. Опять хлебнул? Покажи-ка бутылку. Что же для капусты… – Дмитрий не успел договорить. Над головой с оглушительным шипением пронеслась масса раскаленного воздуха. Падая, он подумал, что ему оторвало голову. Сашу отбросило к перилам. Он поднялся, отряхнулся от ледяных осколков – ими засыпало весь мост – и перекрестился:

– Прости мне, Родина, этот цинизм: капусту и прочее… Ты простишь, я знаю. Родина все прощает своим блудным сынам, если они ее любят. Митька, ты встанешь сегодня или нет?

Дмитрий еле встал, но через несколько шагов пришел в себя. Пока шли по мосту, еще пять-шесть снарядов разорвалось вблизи, обдавая мелкими осколками льда. Саша ворчал, грозя кулаком в сторону фронта:

– Погоди, фриц, мы тебя не такими осколками закидаем. Мы тебе до самой смерти этого не простим.

Длинен мост, но показался еще длиннее. Сходили уже по крутому спуску к берегу, как – снова недалекое, за синей полоской леса, пробочное «пук» – и лавина раскаленного воздуха, как падающая стена, придавила всех, проходящих по мосту. Огромная, вздыбленная в небо, перекинутая через реку железобетонная дорога вся содрогнулась от удара. Но все же устояла.

Любому дипломату, кабинетному вояке, одного такого моста хватило бы на всю жизнь: пройди он по нему – ни о какой войне не помышлял бы больше.

– Да, теперь я понимаю, что такое жизнь – вернее, жизненный путь, – сказал Саша, прикладывая снег к синей шишке на лбу и одновременно прикладываясь к бутылке, – мост, перекинутый между жизнью и смертью.

Тамарин барак нашли без труда: красные ставни виднелись издали. Им открыла краснощекая баба лет сорока – вся будто из иного, неблокадного мира. Видно, она только что мыла посуду – от ее полных красных рук шел пар, а от всей ее крепкой и ладной стати веяло добром и мягким постельным теплом, и немножко спиртом.

– Спи-ирт? – почти пропела она. Да у нас яго – хоть залейся – со всего городу нясут и нясут… Но уж привязли, так давайте. Присаживайтесь пока, – и улыбнулась ласково, слегка насмешливо. Посмотрела бутыли на свет, поставила на стол, безжалостно и небрежно смахнув хлебные крошки на пол. – Только тсс… – она приложила палец к губам. В соседней комнате кто-то могуче и сердито храпел. В углу на вешалке висели командирская шинель и портупея. Видно, ни свист снарядов, ни близкие разрывы не беспокоили обитателей прифронтового барака. Хозяйка отпила глоток прямо из горлышка, зажмурилась.

– Вот ето попробовала! Мать моя родная… И где же вы такую крепость узяли? Уж так и быть, выпьем маненичко, да закусили бы, а? Детки мои…

– Дали бы, тетенька.

– Дам, дам!