Блокада

Два великих молчальника подрались из-за табака. Бас, разнимая, поставил обоим по одинаковой шишке на лбу. Я всю дорогу думал об этой драке. Что, если она симптоматична?.. А самое главное – Сара исчезла. Бас побывал у ее тетки, но она его встретила весьма холодно: лежит посреди комнаты, мертвая. Бас приуныл, и все с ним. А тут еще ты пропал. Командировали меня, как друга сестриного дома.

– Спасибо. А как же масло достали?

– Это Чубук отличился, раз в жизни. Он последнее время в Домтехе один работал. Заставили его там в подвале порядок навести. Он и навел. Увидел бочонок с этим маслом – и к нам. Не теряя времени, пикируем, по-одному, в подвал. Атам Чубук уже и разливку затеял. Так, в два-три захода, бочонок опустел. На нем было написано: «Олифа подсолнечная». Я эту надпись стер. Противно читать. Что значит – олифа? Масло, да и все. Сойдет за масло. Уже сошло: на пробу вынесли два литра на рынок, взяли за них почти два килограмма хлеба. И странное дело – говорят, теперь олифа по всему городу пошла, будто с нашей легкой руки, и даже цена осталась, какую мы установили случайно: кило хлеба за литр.

Вечером Саша принял посильное участие в добыче дров и семейном совете за чашкой соленого чая. Нина была молчалива и грустна, но последнее слово, решившее проведение операции «Мертвая конская голова», принадлежало ей; она давала хлеб, как главный залог успеха: целый килограмм! Пол-литра олифы и почти литр спирта тоже были, по общему мнению, «не пустяк».

Идею операции предложила Тамара, название дал Саша. Вдвоем они и пошли ранним утром в ночную тьму. Сначала Тамара получила в булочной у Нины хлеб (очередь, к счастью, была невелика), потом повела Сашу по узким и запутанным переулкам с редкими уцелевшими домишками, похожими на темные сугробы, к цели операции: конюшне «Гужтранса».

– Главное – проскочить сквозь проходную будку, а там уж я спрошу дядю Васю, – сказала Тамара таким тоном, что Саша понял: командовать будет она. Дядя Вася был сосед-извозчик, еще с осени перешедший на «конюшенное положение», о котором сам говорил, что нет положения более свинского. Недавно в очереди за хлебом осколком снаряда убило его жену, и он с тех пор не приходил в пустую квартиру.

– Он меня любит с детского возраста, – сообщила Тамара.

– Своего или твоего? – не понял Саша.

– Боже, как вы глупы. Но он ничего сам не может нам дать, потому что у них, как у вас в общежитии: твое – мое и всяческая круговая порука.

Проходная будка была выше и шире любой собачьей и оказалась легко проходимой; только сугробы угрожающе высились по сторонам, сама же она стояла пуста и темна. Тамара обиделась: операция начиналась слишком неинтересно легко. В углу большого, как поле, двора, кто-то выругался, так по-извозчичьи, что даже Саша ничего не понял. Зато Тамара поняла, что это «выражается» ее дядя Вася. Она выпалила ему одним духом:

– Мы к вам в гости по делу: насчет конины на хлеб, спирт и масло.

Они вошли в тесную конторку, где у раскаленной печурки сидели извозчики и о чем-то усиленно молчали, как умеют молчать только советские извозчики, потому что возят не людей, а грузы. Они главным образом курили: жерла свернутых из газеты огромных, как коленчатые трубы, козьих ножек дымили пушечно, пламенели доменно. Все «дяди» были похожи друг на друга: красные морды, красные руки, бороды от глаз до груди, вонючие тулупы и неснимаемые шапки-ушанки. Двое, сидя за столом, что-то ели из горшка, незлобиво ворча друг на друга:

– Балу-уй!

– Прими! Ложку свою прими…

Как непохожи эти люди на апокалиптян, что так важно и гордо ходят по городу с неподвижными смертельно спокойными лицами-масками и пустыми глазами, устремленными в вечность. Это люди каменного века с каменным выражением животных лиц, пещерные обитатели возвратного первобытного коммунизма.

При виде спирта их каменные лица оживились, и начался сложный и хитрый торг. Вечером, за сытным ужином, Саша рассказывал о нем так: