Блокада

– Голод названье ему, – подсказали хором.

– Перед вами, глядя на вас, мне приятно вспомнить «Бородино»: богатыри – не вы. Вот мы и скажем так: богатыри Невы. Это вы, детки мои… Главное, думайте, что от таких, как вы, будут зависеть судьбы мира… Ищите смешное. Улыбайтесь всему. Ужасы надо принимать поэтически и с большой лекарственной дозой юмора. Вот, например, – что русскому здорово, то немцу смерть. Мы – русские. Мы – пей до дна: чашу вселенского горя пей до дна… Только пусть нас не злят чересчур… Видите, блицкриг не удался немцам: они уже заворожены по-русски величественным ходом войны. Народ наш – старый и благородный воин, но и вечный страдалец. Ведь что такое Россия? Это неслыханный мировой эксперимент. Не подумайте, что я имею что против. У подопытного кролика не спрашивают, хочет ли он быть изрезанным на куски во имя прогресса. Его режут, и он сдыхает! Но то ж кролик. А то – величайшая в мире страна, наша маленькая Россиюшка… И слово Россия надо произносить через несколько С и Р. Вот так: Р-р-рос-с-с-с-с-сия!! – пророкотал он, довольно поглядывая вокруг, поглаживая затрепетавшие от рокота редкие волосинки.

– Свято-советская Русь? – спросил Саша. Профессор ничего не ответил, но тихонько засмеялся. Продолжал, будто не слышал:

– Россия, как Царствие Небесное, должна быть внутри нас… За петербургский период страдаем мы. За его незавершенную совершенность… Голод… Голод сильнее всякого горя, – сказал Данте. Это страшные слова, если так. Я когда-то знавал Соню Ковалевскую, одну из лучших женщин века. Вот, кому удивительно все удавалось, кроме, кажется, личной жизни. В статье о Джордже Эллиоте, которого я не люблю, она писала: «Когда в жизни положение становится уж слишком натянутым, когда нигде не видать исхода – тогда является смерть и открывает новые пути, о которых никто не думал прежде»… Не забудьте эти слова, как я не забыл их… Видите эти бороды? Все они – на волосок от смерти. Поэтому они все время молчат – каждый о своем. Они все сумасшедшие. Здесь один я в своем уме. Но я их понимаю: с жиру бесятся, от голода – сходят с ума… А ведь жизнь-то, она всегда прекрасна… Никто из вас не пишет сказок? Жаль. Такое сказочное время теряется. Вот вам тема: сражение колосса, допустим, на глиняных ногах, с пигмеями на железных ходулях. Да, на ходулях, заметьте. А это выражение – колосс на глиняных ногах – легендарно глупое: на таких ногах никакой колосс, даже самый маленький, не устоит и секунды… Богатыри – не вы. Богатыри Невы. Это я ловко придумал на старости лет… Да, жизнь прошла. Окончательно проходит. Сказочная, неповторимая. Не хочется так уходить, не дожив до победы и ничего для нее не сделав… А вы должны дожить! В 1930 году, когда я начинал читать лекции в университете при новой непонятной власти, я боялся, что почти все мои слушатели – материальные или духовные беспризорники. Но вера в мой народ спасла меня, как ученого. Простите мне – за вашу братию. Все в вас откуда-то взялось: и совестливость, без которой нет совести, а совесть приходит лишь в зрелые годы, по зрелом размышлении над жизнью, как чудом; и любовь к науке, и правда, и живой талант, и «знай наших»! от избытка сил. Смотрите мне, ничегоподобные неврастеники! На жизнь надо львом смотреть. И будьте снисходительны друг к другу. Или, как хотите, восходительны, хоть и не к лицу мне щеголять такими словечками. Все от вас их, как блох, набираюсь.

– Блох нет, – деловито поправил Саша, – только вши, – как саранча.

– Вот-вот, как саранча. Во всем ищите смешное. Это спасет вас. А теперь я устал. Болтать устал. Мерси за визит, не забывайте малыша. Заставьте его говорить, хотя бы такие глупости, как я. Крепко жму ваши руки. Можете катиться колбасой… Да, колбасой… – мечтательно повторил он, и друзья «выкатились».

Куда идти, куда податься? Все тот же тоскливый и беспокойный вопрос стоял перед ними, как часто еще в начале блокады: блокадная жизнь шла по одному и тому же безвыходно-заколдованному кругу. Никаких сенсаций.

– Ни тебе аванса, ни пивной, – сказал Саша. – Я вот все думаю о моей шпионочке…