Бледный всадник: как «испанка» изменила мир

В 1918 году Мешхед был все еще вполне средневековым городом, но уже отнюдь не твердыней ислама – хотя бы потому, что глинобитные стены его крошились и сыпались от ветхости. Скорее он был городом кладбищ с многовековыми наслоениями останков бесчисленных паломников, веками приходивших сюда просто поклониться праху имама и умереть, а в результате открытые всем ветрам древние захоронения время от времени выступали на поверхность и заражали скудные источники питьевой воды. Город снабжался водой через древние рукотворные водоотводы с близлежащих гор – т. н. канаты[181]. По городу же вода текла уже прямо посреди главной улицы по неприкрытому арыку – среди вечных скопищ паломников и купцов с их верблюдами и мулами, – и этот импровизированный «водопровод» никак не был отделен от не менее кустарной и никоим образом не замкнутой системы «канализации», в результате чего «питьевая» вода беспрепятственно загрязнялась. О микробной теории, можно не сомневаться, к 1918 году были наслышаны уже и в Персии, но только грамотные, а таковых там насчитывалось от силы 5 % от общей численности населения. Ну а, что касается чистоты воды, то тут большинство народа руководствовалось Кораном, а там было четко прописано, что чистая вода – это проточная вода там, где ее не меньше одного курра (то есть примерно 350 литров). Так они и мыли всю свою кухонную утварь, скотину и себя самих прямо у открытых стоков канатов, а потом ниже по течению сами же и черпали воду для питья.

Правительство в Тегеране, надо отдать ему должное, раз за разом предпринимало попытки как-то наладить санитарную инфраструктуру в масштабах страны, включая даже и карантинную систему сдерживания эпидемий, но все эти попытки утыкались в банальное безденежье, поскольку и британцы, и русские всякий раз исхитрялись перенаправить, казалось бы, изысканные на это средства на финансирование проектов, преследующих их собственные политические и коммерческие цели. Для создания работающей противоэпидемической инфраструктуры страна должна быть единой, а в 1918 году Персия от этого была очень далека. И попытки улучшить санитарно-гигиеническое состояние на местах – как в том же Мешхеде – также были обречены на провал. Когда в 1917 году там разразилась холера, предшественник Кавама честно учредил санитарный комитет, который добросовестно рекомендовал провести долгосрочные реформы, направленные на вывод кладбищ за городские стены и введение обязательного учета всех случаев заразных заболеваний, – но ни одна из его благих рекомендаций в жизнь не претворилась[182].

Поскольку Мешхед – город священный, мусульманское духовенство там не просто пользовалось авторитетом, но еще и обладало колоссальной властью, и распоряжалось финансовыми ресурсами, ведь мавзолей имама владел и большей частью недвижимости в городе. В 1918 году понимание эпидемии в исламском мышлении оставалось на уровне IX века[183]. Что такое зараза – это в голове у мусульман еще худо-бедно укладывалось, хотя и в весьма своеобразной трактовке. Общее правило гласило: из пораженной мором местности никого не выпускать; здоровым снаружи туда не заходить. Все бы и хорошо, вот только этими же предписаниями предлагалось всецело полагаться на волю аллаха и смиренно принимать мученическую смерть, которая праведникам открывает путь к вечному блаженству, а неверным ниспосылается как заслуженная кара. Заболев, персы в основной своей массе обращались к хакимам (лекарям-травникам), а те практиковали две параллельные и, как им представлялось, взаимодополняющие системы врачевания: по Галену и по Корану. Соответственно, они могли счесть любую болезнь следствием нарушения либо баланса жизненных соков, либо заповедей пророка и, как следствие, порчей, насланной злыми джиннами, и прописать, соответственно, изменение диеты в первом случае или повязку с подходящей молитвой на руку во втором.