Битвы орлов

Гром выстрела выбросил Булгарина из сна, точно пулю из дула. Он вскочил на ноги; всё тело тотчас охватила дрожь от рассветного холода, пушистые ресницы слиплись от инея. Солдаты хватали ружья из козел и бежали строиться, Фаддей тоже пошел посмотреть, что случилось. Часовой что-то говорил своему офицеру, указывая пальцем на реку; по реке плыла лодка, в ней кто-то шевелился; на противоположный берег выбегали из леса шведы и тоже строились, но никто больше не стрелял. Все молча смотрели, как лодку медленно сносит течением, пока она не уткнулась в дно возле русского берега, и тут над водой разнесся громкий детский плач. Офицер тотчас послал двух солдат, которые съехали с кручи на спинах, пропахав башмаками борозды, вошли по колено в воду и ухватили лодку. Теперь стало видно, что в ней бьется в судорогах шведский солдат, зажимая пальцами рану в голове, а возле него сидят два светлоголовых мальчика: старший, лет пяти, плачет навзрыд, а младший теребит отца за куртку. Часовой, только что хвалившийся, как метко он снял шведа одним выстрелом, замолчал, в ужасе вытаращив глаза.

Дикий вопль огласил окрестности. К лодке по воде бежала женщина со сбившимся с головы платком — и остановилась как вкопанная, увидев мужа. "Арво!" — взвизгнула она, схватив себя руками за виски. А затем набросилась на солдата с кулаками, выкрикивая проклятия; второй солдат пришел на помощь товарищу, женщина билась у них в руках… Не в силах смотреть на это, Булгарин убежал обратно к лошадям.

Зима настала в одночасье — суровая, жестокая, безжалостная. Давыдов дивился на Кульнева, как тот может спать прямо на снегу, завернувшись в свою черную бурку и подложив под ноги сосновые ветки. Его собственная волчья шуба прохудилась, местами обгорела и плохо спасала от холода, но Денису было грех жаловаться: солдаты в шинелях на вате всю ночь прыгали с ноги на ногу, хлопая себя руками по бокам, если был приказ не разводить костров. Румяные щеки штаб-ротмистра покрылись струпьями: жгучий северный ветер делал нестерпимым даже несильный мороз. Покачав головой, Кульнев велел Давыдову мазать лицо жиром и надевать сверху маску из оленьей шкуры. По ночам, когда офицеры и солдаты укладывались спать у большого костра, слепив прежде высокую снежную стену с северной стороны и подкрепившись тюрей из сухарей с хлебным вином, дежурные ходили кругом, вглядываясь в спящих, и будили обмороженных — те вскакивали и натирали лицо снегом. Зато реки, озера и болота сковало льдом, и русские без труда дошли до Брагестада, где почти все приличные дома оказались забиты больными шведами, страдавшими от кровавого поноса и горячки.

После лесных ночевок очутиться под крышей, в тепле уже было верхом блаженства, а уланам еще и несказанно повезло: Булгарин раздобыл бутылку французского красного вина, Францкевич купил у поселянина свежей рыбы. Фаддей предложил сделать матлот. По его указке, денщик Францкевича выпотрошил и разделал рыбу, присыпал мукой и обжарил в масле с нашинкованными грибами и луком, после чего Булгарин сам влил в кастрюлю подогретое вино, добавив тимьян и лавровый лист. Умопомрачительный запах кружил голову, да и на вкус блюдо оказалось вполне пригодным. Рыбы хватило и на обед, и на ужин, в кои-то веки легли спать с приятным чувством сытости. Но в полночь Фаддей проснулся от острой боли в желудке и едва успел добежать до поганого ведра: его рвало так, будто он сейчас выплюнет из себя все внутренности. Францкевича стошнило в бритвенный таз, его денщик издавал утробные звуки во дворе; денщик Булгарина, не евший барского кушанья, побежал за доктором.

К его приходу Фаддея, измученного спазмами, посетила ужасная мысль: их отравили! В европейских газетах, доставляемых в Брагестад из Стокгольма, много писали о войне в Испании, о страшных муках, каким подвергаются французские солдаты, отставшие от своих или захваченные больными (распятые, поджаренные на вертеле, распиленные надвое, похороненные живьем), и о том, что испанские поселяне отравляют колодцы и подсыпают яд в пищу французов, даже когда те заставляют их есть вместе с ними. Финны ненавидят русских! Они подсыпали уланам яд! Но доктор велел принести ему кастрюлю, в которой готовился матлот, и соскреб с донышка ярко-зеленый налет. Ярь! Верно, она образовалась от красного вина. В медной кастрюле не было полуды, оставив в ней пищу, офицеры отравили себя сами! Сделав больным промывание желудка, доктор удалился, ворча. Через день выступили в поход; Булгарин и Францкевич едва держались в седлах от слабости, но корить за это могли только себя.

Морозы вдруг сменились оттепелью. На реке Сикайоки начался ледоход, сломавший мост, который выстроили шведы, чтобы отступить в Олькиоки. Каменский великодушно разрешил им построить новый: Клеркер заключил с ним двухдневное перемирие для размена пленных.