Битвы орлов

На следующий день шведы отошли дальше к северу; Тучков занял оставленную ими позицию. Днем позже, семнадцатого октября, в Иденсальми прискакал фельдъегерь из Петербурга: он привез приказ императора о производстве Михаила Петровича Долгорукова в генерал-лейтенанты с назначением его корпусным командиром, знаки пожалованного ему ордена Св. Александра Невского и собственноручное письмо государя, в котором тот уведомлял князя о долгожданном согласии вдовствующей императрицы на его брак с Екатериной Павловной.

…Церковь Благовещения Александро-Невской лавры была полна; князя Долгорукова похоронили рядом с братом Петром, скончавшимся двумя годами ранее. После отпевания всё общество отправилось на бал в честь счастливого возвращения государя из Эрфурта.

***

К удивлению Каменского, командиры всех разъездов доносили, что шведы оставили крепкую позицию при Хи-манго, сожгли пять мостов и ушли за Калайоки. Что ж, тем лучше: "Мы начали бить, мы и добьём!" — объявил он в приказе перед выступлением.

Лошадей приходилось вести в поводу через лесную чащу, спускать их с утесов, обвязав ремнями под брюхом, вытаскивать из болот; пушки несли на руках, ручьи переходили вброд. На привалах Каменский рассказывал офицерам про переход Суворова через Альпы. Двадцать семь верст одолели за полтора суток; к приходу отряда в Калайоки Кульнев успел запасти материалы для моста и устроил две переправы, но оказалось, что шведов и след простыл. Клинкер, сменивший Клингспора, отступал к Улеабор-гу, сжигая мосты, перекапывая дороги и ограничиваясь арьергардными боями.

…Дом был большой, изрядный, но давно лишенный хозяйской руки: краска облезла, гонтовая крыша в нескольких местах прохудилась, даже крепкий забор покосился. Ворота раскрыты настежь; Булгарин поскакал туда, взяв с собой двух улан, но тотчас натянул поводья при виде двух верховых в синих куртках, перетянутых желтыми ремнями крест-накрест, и круглых шляпах — саволакские драгуны! Рядом с ними стояла шведская таратайка, запряженная одной лошадью, — в доме кто-то есть…

Один из финнов спешился и пошел к воротам, размахивая белым полотенцем. "Рауха! Рауха!" — кричал он. Булгарин знал, что это означает "мир", однако из осторожности не трогался с места. Драгун заговорил по-шведски; Фаддей худо-бедно разобрал несколько слов и понял, что в доме находится раненый офицер, а при нём лекарь. Приказав уланам держать финнов под прицелом и взяв на всякий случай в руку пистолет, он поднялся на крыльцо.

Огоньки свечей метнулись из стороны в сторону, когда Булгарин толкнул дверь в спальню. Лицо молодого мужчины на подушке казалось вылепленным из воска; тонкие веки были закрыты, нос заострился; простыни в ногах пропитались алой кровью, хотя ноги… ног почти не было. У изголовья кровати стояла на коленях женщина спиной к Фаддею; маленький белокурый мальчик рядом с ней обернулся к вошедшему; хирург в рубахе с засученными рукавами, мывший в тазу пилу, на мгновение застыл, а потом вытер руки полотенцем, которое ему подал стоявший тут же фельдшер, и шагнул к русскому офицеру. Это офицер шведской армии, родом финн, — пояснил он по-немецки, указывая на кровать; его жена и сын следовали за мужем и отцом. Несчастному раздробило картечью обе ноги, которые пришлось отнять; лекарь поручает раненого человеколюбию русских и просит отпустить его с караулом обратно в полк. Женщина стояла не шевелясь и словно не слышала их разговор; она, должно быть, молода… Булгарин проглотил слюну — вот он, тот миг, который так часто рисовался ему в воображении!

— Madame, — мягко сказал он, приблизившись к кровати, — soyez sans crainte, nous ferons le nécessaire pour soigner les blessures de votre mari…[52]

Женщина вскочила и с силой оттолкнула его обеими руками. Лицо ее было перекошено от гнева, она выкрикивала что-то по-фински срывающимся голосом, Булгарин разобрал только "русский" и "проклятый". Он молча повернулся и вышел из дому, сопровождаемый лекарем.

Один из уланов остался караулить у ворот, чтобы известить обо всём Кульнева, — вдруг тот захочет допросить хирурга, Булгарин же со своим разъездом поехал дальше. Крик женщины стоял у него в ушах, ему было одновременно совестно и обидно.

…К началу ноября реки затянуло ледяной коркой. Каменский велел стелить на нее солому, класть поверх доски и перебегать по одному. Сначала переправлялась пехота, затем кавалерия прорубала потрескавшийся лед и перегоняла лошадей вплавь, сложив седла в несколько лодок. Так преодолели оба рукава Пюхайоки, Лиминкаоя и еще несколько речушек с непроизносимыми названиями. Шведы отступали, огрызаясь, точно затравленный волк, но уже не бросались в общую схватку.