Битвы орлов

Наконец, двенадцатого октября Румянцев и Шампаньи представили союзную конвенцию, и оба императора тотчас ее подписали. Речь, разумеется, шла о всеобщем мире, ради которого Англия должна признать Финляндию, Валахию и Молдавию частями российской империи и ничего не предпринимать против новых порядков, установленных Францией в Испании. Если Турция не согласится по-хорошему отдать России территории вплоть до Дуная, император Наполеон не окажет ей военной помощи, а если на ее стороне выступит Австрия, император Александр придет на помощь своему союзнику и другу.

В последнее утро в Эрфурте Бонапарту пришлось выдержать форменную осаду: в его дворец явились все князья, которых он лишил владений, армии, престижа, чтобы подать какое-нибудь прошение или просто попасться ему на глаза — желательно последним, чтобы остаться в памяти. Император пожелал говорить только с веймарскими учеными и литераторами: ему тоже было важно произвести неизгладимое впечатление.

— Много ли у вас идеологов в Германии? — спросил он.

— Да, сир, довольно много.

— Мне жаль вас. В Париже они тоже есть, это мечтатели, и преопасные, — сплошь тайные и явные материалисты. Ваши идеологи разрушают иллюзии, а век иллюзий для народов — то же, что возраст счастья для людей.

Гёте и Виланд получили Большой крест ордена Почетного легиона. Александр возложил голубую ленту ордена Андрея Первозванного на маршала Ланна, недавно сделанного герцогом де Монтебелло.

Накануне вечером Дарю не смог ответить на вопрос царя, зачем Наполеон нарочно создает аристократию, раз ему посчастливилось взойти на трон без опоры на нее?

Печальный опыт учит, что опора трона с легкостью превращается в рычаг для его свержения… Бертье, новоиспеченный князь Невшательский, бросил на Александра испытующий взгляд: так это правда? Он знал о заговоре гвардейских офицеров, убивших его отца?..

Два императора выехали верхом из Эрфурта по Веймарской дороге и расстались на том же самом месте, где встретились три недели назад. Оба казались печальны. Александр пересел в карету, Наполеон долго смотрел ему вслед, а потом повернул коня. Он был так мрачен, что никто из свиты не решился с ним заговорить.

УЛЕАБОРГ

В трактире Перльберга, единственном на весь Гамле-Карлебю, еду подавали не только в обеденном зале, но и на чердаке, в сарае, в чуланах; хозяин арендовал кухни в двух соседних домах, и там теперь тоже не сходили с огня огромные котлы, в которых беспрестанно варили, пекли и жарили разную снедь. Офицеры корпуса Каменского толпились в трактире днем и ночью, оставляя в нём всё свое жалованье; в двух комнатах круглые сутки метали банк; говор, хохот, пьяное пение сливались в адский шум. Буфетом заправляла хозяйская дочка, рядом с которой всегда стоял дюжий слуга: эта мера потребовалась после того, как фрёкен Перльберг чуть не похитил корнет Драголевский — без лишних слов схватил ее в охапку, завернул в шинель и понес во двор, где дожидалась повозка, запряженная парой рысаков. Драголевскому было уже лет пятьдесят, но он всё еще ходил в корнетах, поскольку за несколько лет до вступления в русскую службу сражался под знаменами Костюшки с суворовскими войсками. Девица подняла крик, на который прибежала стража из горожан и русский патруль; Драголевский не желал сдаваться пехоте и выделывал саблей молниеносные мулинеты, крепко держа другой рукой свою добычу. Уланам насилу удалось его урезонить; граф Каменский хотел расстрелять его немедля, однако сам Перльберг просил пощадить незадачливого похитителя, да и Кульнев вступился за него, — корнета отдали под военный суд, в полк он больше не вернулся. Зато теперь у буфета вечно околачивалось несколько поклонников хорошенькой фрёкен, выполнявших роль ее добровольной охраны. Корнет Булгарин был в их числе: ему нравилось мнить себя благородным рыцарем.

Все женщины казались ему красивыми: шведские помещицы, пасторские дочки, трактирные служанки. Фаддей приезжал в Гамле-Карлебю через день, не пропустил ни одного из балов, устроенных Каменским, и лихо отплясывал мазурку, чем обратил на себя внимание самого Кульнева, который только вышагивал с маменьками в полонезе. Корнет жил в постоянном ожидании; любой благосклонный взгляд, брошенный на него даже вскользь, будил безумные надежды и буйное воображение, и всё же до сих пор ему было нечем похвастаться в кругу приятелей, с напускным цинизмом обсуждавших свои любовные похождения. Глаза шведских фрёкен загорались огнем только при виде адъютантов Каменского и Кульнева — Арсения Закревского и Дениса Давыдова, хотя последний, на взгляд Фаддея, был довольно дурен собой. Ах, он слишком моложав! Пушка на верхней губе еще не касалась бритва, слишком нежная кожа щек мгновенно вспыхивала румянцем, — дамам он, должно быть, казался мальчиком. И этот толстый нос его не красит… А ведь он знает наверное, что его отец пользовался успехом у женщин, и все говорят, что они похожи… Когда же у него вырастут усы!