Битвы орлов

В воскресенье Наполеон еще сидел за столом, заканчивая завтрак, когда объявили о приходе Иоганна фон Гёте, тайного советника герцога Саксен-Веймарского. В дверях появился господин лет шестидесяти в бархатном сюртуке цвета индиго с серебряной восьмиконечной звездой ордена Белого Сокола на левой стороне груди. Император сделал ему знак подойти, намереваясь предложить место рядом с Талейраном, но Гёте остался стоять на почтительном расстоянии.

Еда никогда не отнимала у Бонапарта много времени. Бросив на стол салфетку, он некоторое время пристально рассматривал посетителя. Волна седеющих волос над высоким чистым лбом, мешки под глазами, двойной подбородок, подпертый белоснежным галстуком…

— Вы — человек, — наконец произнес император.

Гёте поклонился.

— Рад вас видеть, господин Гёте.

Наполеон вышел из-за стола; Талейран и коренастый кривоногий Дарю (устроитель эрфуртской встречи) тотчас вскочили, отодвинув стулья.

— Сир, я вижу, что в своих поездках ваше величество не пренебрегает обращать свой взор на самые ничтожные вещи.

Во французской речи Гёте едва улавливался немецкий акцент.

— Я знаю, что вы — первый трагический поэт Германии.

— Сир, вы несправедливы к нашей стране, у нас есть великие люди: Шиллер, Лессинг, Виланд — они наверняка известны вашему величеству.

— Признаюсь, очень мало. Я читал "Тридцатилетнюю войну" Шиллера; простите, но из нее можно извлечь сюжеты только для бульварных трагедий. Зато вашего "Вертера" я брал с собой в Египет.

— О, сир! Это большая честь для меня. Я позволил себе перевести для веймарского театра две пьесы великого Вольтера: "Танкред" и "Магомет".

— "Магомет" — плохая пьеса, — резко оборвал его Наполеон. — Нехорошо, что покоритель мира так нелестно отзывается о самом себе. Вольтер опошлил великого Магомета низкими интригами; человек, изменивший облик мира, у него вышел негодяем, по которому плачет виселица.

Гёте растерянно моргал, не зная, что сказать на это. Император переменил тему.

— Счастлив ли ваш народ?

— Я очень на это надеюсь.

— Господин Гёте, вам следует остаться здесь с нами и потом описать ваши впечатления от нашего пребывания.

— Сир, для подобного труда надобно перо какого-нибудь писателя древности.

— Не поклонник ли вы Тацита?

— Да, сир, и очень большой.

— А я его не люблю. Есть ли более несправедливый преследователь человечества? Он находит преступные мотивы у самых простых поступков и выставляет всех императоров закоренелыми негодяями.

Снова неловкая пауза.

— Напишите господину Виланду: пусть приедет сюда; я отвечу на его визит в Веймаре. Я буду рад навестить герцогиню, это весьма достойная женщина. Ее супруг в последнее время вёл себя дурно, но как будто исправился.

На губах Гёте блуждала улыбка, но его ореховые глаза совсем не улыбались. Карл Август Саксен-Веймарский был ранен и пленен при Йене. Герцогиня Луиза пережила нашествие конницы Мюрата, которая вела себя, как дикая орда. Несмотря на это, Наполеона она встретила с гордо поднятой головой, обезоружив его величавым спокойствием.

— Сир, пусть он вёл себя дурно, наказание всё же было чрезмерным, но не мне судить о подобных вещах. Герцог — покровитель словесности и наук, мы нахвалиться им не можем.

— Приходите нынче вечером на "Ифигению в Авлиде", господин Гёте. Это хорошая пьеса, не из моих любимых, но французам нравится. Вы найдете в партере много государей. Знакомы вы с князем-примасом?

— Да, сир, довольно близко; он очень умен, образован и щедр.

Гёте мог бы еще добавить, что добрейший Карл фон Дальберг, последний курфюрст Майнцский, был единственным человеком, которого все жители Эрфурта готовы были приютить у себя бесплатно.

— Так вот, вы увидите, как он спит на плече у короля Вюртемберга. Видали вы уже русского императора?

— Нет, сир, никогда, но надеюсь быть ему представленным.

— Он хорошо говорит на вашем языке; если вы напишете что-нибудь об эрфуртской встрече, посвятите ему.

— Сир, это против моих правил; я никогда не делаю посвящений, чтобы после не раскаиваться в этом.

— А Корнель и Расин делали.

— Но мы не знаем, сожалели ли они о содеянном.

— Прощайте, господин Гёте.

Во вторник давали вольтеровского "Эдипа". Князь-примас не успел задремать, а потому не пропустил самое главное: в первой же сцене, после слов Филоктета: "L’amitié d’un grand homme est un présent des dieux", Александр встал и, на глазах у королей, пожал руку Наполеону, сказав: "Je ne l’ai jamais mieux senti"[49]. Наполеон ответил на его поклон с совершенно серьезным видом. На следующее утро разыгрался куда более интересный спектакль, но увы, его зрителем был один Коленкур, и то случайно: с Наполеоном сделался припадок гнева, он топтал свою шляпу под снисходительным взглядом Александра, точно капризный ребенок рядом с терпеливым наставником. "Вы вспыльчивы, я упрям. Не желаете беседовать — я уйду", — и Александр в самом деле направился к двери, однако Наполеон удержал его. После разговора император буркнул своему посланнику в России:

— Ваш император Александр упрям, как осел. Он притворяется глухим, если не хочет слушать!